Всю жизнь она боялась

Сельская учительница Анна Бочко не работала на иностранную разведку и не агитировала учеников против Советов. В число врагов народа она угодила за то, что родила отца Надсона – известного деятеля белорусской эмиграции. Почти 30 лет назад Анна Ивановна тихо ушла из жизни, не оставив после себя ни фотографий, ни писем, ни документов. Перед Дзядами «Салідарнасць» отыскала ее могилу в Несвижском районе.

Никто не знает, откуда появилась в Козлах молчаливая женщина в черном пальто городского кроя и белом пуховом платке (таких в деревне в ту пору еще не видели) со скрипучей раскладушкой в руках. «Наверное, из Городеи приехала», -- предполагают сельчане.

-- По тем временам ее гардероб состоял из очень приличной одежды. Юбки и платья длиннее, чем принято было носить тогда, -- вспоминает Раиса Карачун.

Интеллигентные манеры, изысканные, с точки зрения сельских модниц, наряды, «городская» речь, пристальное внимание к скромной женщине местных чекистов -- все это породило в деревне немало слухов. Люди судачили, что была учительница дворянкой по происхождению и родом из Кронштадта, что имелось у нее «прыхаванае золата» и что по оброненным ею вскользь словам выходило, будто лучшее вино, которое когда-либо завозили в сельмаг, она, путешествуя в юности с отцом на корабле, «выливала за борт» -- так много его было.

«Аристократка» сняла угол у Александры Карачун. В комнатке площадью около 25 квадратных метров земляной пол. Русская печь с «грубкай», кухонный шкафчик, деревянная кровать, две большие лавки, стол и большой сундук -- вот и вся обстановка. Еще -- прялка, ходики на стене, фотографии в больших картинных рамах и старое зеркало. Электричества не было. Только две керосиновые лампы. Хозяйка спала на печи, хозяин – на кровати, квартирантка-учительница – на одной из широких лавок. Куры в сильные морозы жили тут же, под «прыпечкам».

-- Очень хорошо помню, как меня пытались научить произносить букву «р». Толку не было никакого. Призвали на помощь Анну Ивановну, -- вспоминает Лариса, внучка Александры Карачун. – Она поставила меня перед собой, взяла за руки, а дальше – по плану: «Скажи «рыба», скажи «Лора». Меня к тому времени просто замучили этой буквой «р». Как придет кто в хату, сразу начинает меня терзать. Но как-то у меня не очень получалось. Я чуть не плакала. А тут сразу и получилось. Восторгу не было предела. Правда, потом я еще долго вместо «л» говорила «р», и женщины шутили, что Анна Ивановна перестаралась.

Потом учительница перебралась жить к одинокой школьной техничке – Фане Фенчук. Поросенка держали, домашнюю птицу. Как и все в деревне обрабатывали «дзялкі», выделенные колхозом, питались с огорода.

-- Бедна яны жылі. Скромненька. Прыйшла я неяк. Настаўніца мые начоўкі для парасяці. «Чаму вы, Іванаўна, рукі свае далікатныя не шкадуеце?» -- кажу. А яна, хоць і з адукацый чалавек, па гаспадарцы нароўні з тэхнічкай увіхалася, -- говорит Анна Антонович.

По рассказам односельчан, учительница, готова была каждому помочь, но людей сторонилась. Не сидела вечерком, как принято в деревне, на лавочке, не судачила с соседками, ничего не рассказывала о своей прошлой жизни, о родне. Все больше молчала.

-- Мы ж ёй не роўня -- чалавек з высокім абразаваннем. Хіба ж ёй трэ было жыць, як нам? – и сейчас задается вопросом Анна Антонович.

В школе работало немало учителей, но таким уважением, как Анна Ивановна, в деревне не пользовался никто.

-- Мой дедушка Винцусь был большим любителем покурить самосад. Бабушка ворчала на него, но из хаты не выгоняла. А когда приходила Анна Ивановна, дедушке курить категорически запрещалось, -- вспоминает Лариса Карачун. -- Мне нравилась Анна Ивановна. Она приносила конфеты-«подушечки». К ней можно было прижаться, а одежда у нее пахла приятно, не так, как у всех остальных.

Зимой колхозники сидели по домам, но иногда бабушку вызывали на работу. Тогда четырехлетнюю Ларису отводили в школу к Анне Ивановне. Школа была старая, в одном помещении занимались все четыре начальных класса. Учительница давала задание одному классу, потом другому. Ларису усаживали за первую парту. Анна Ивановна давала ей кусочек бумаги и химический карандаш.

-- И я училась вместе с остальными, -- смеется Лариса. -- И бумажку свою с каракулями, как и остальные ученики, сдавала на проверку. На уроках у Анны Ивановны всегда было тихо-тихо. Как это ей удавалось -- ума не приложу.

От старой школы, в которой преподавала Анна Ивановна, время не оставило и следа. На работу она ходила «загуменнямі» -- тыльной стороной улицы, чтобы лишний раз не попадаться людям на глаза. Старалась жить тихо и неприметно. Мы обошли с десяток домов в Козлах. Пересмотрели семейные альбомы ее учеников в надежде найти хоть один снимок Анны Ивановны. Хотя бы на групповой фотографии, какие обычно делают для выпускников. «Она никогда не фотографировалась, -- объяснили нам. – Это из-за сына».

По одной из бытующих в деревне версий, сын учительницы был переводчиком во время оккупации. По другой – священником, который имел какие-то связи с немцами и эмигрировал за границу. По третьей – и вовсе эсэсовским лейтенантом.

-- Никаких известий она от него не получала. Боялась что-либо выяснять. Только душой чувствовала, что жив. И думала о нем до самой смерти. Состояла на учете в КГБ. За ней наблюдали. Все время жила в страхе. Даже пенсию отказывалась оформлять, чтобы лишний раз не напоминать официальным инстанциям о себе, -- считают односельчане.

За кусок сала помогала студентам-заочникам делать контрольные работы по немецкому языку, для всей деревни плела на заказ невиданной красоты кружева и пугливо отмахивалась от тех, кто уговаривал ее подготовить нужные бумаги: «Не надо мне никакой пенсии». Лишь бы сыну не навредить.

Органы не оставляли в покое ни Анну Ивановну, ни односельчан. Вызывали, допрашивали: «Есть у вас учительница Бочко? С кем общается? Кто к ней в гости приезжает? Где ее сын?».

«Вы -- КГБ, вы и вынюхивайте», -- сказал как-то в сердцах один из соседей.

На следующий день к Анне Ивановне наведались гости в штатском. Довели ее до сердечного приступа, с которым учительница угодила в больницу. «Мне ладно, -- в который раз смиренно шептала она верной Фане. – Только бы Шурика не трогали».

…Когда умерла, прощались с Анной Ивановной всей деревней. Венок от школы купили. Как положено. По-человечески похоронили. Фаня поставила ей скромный памятник. И только через пятнадцать лет выяснилось, что Шурик, которого Анна Ивановна, как могла, оберегала от КГБ, -- это отец Александр Надсон. Никогда он не был «эсэсовским лейтенантом». Совсем даже наоборот. Во время войны шестнадцатилетнего Александра вместе с другими ребятами из Союза белорусской молодежи силой вывезли в Германию. Потом он оказался во Франции, где перешел на сторону союзников по антигитлеровской коалиции и вступил в армию генерала Андерса. Воевал с фашистами в Италии, а после войны изучал математику в Лондонском университете и теологию в Григорианском университете в Риме. В 1958 году стал униатским священником и сейчас живет в Великобритании.

В 1990-х годах отец Надсон приезжал в Козлы. Нашел Фаню Фенчук и могилу матери на кладбище в соседней деревне Аношки -- в первом широком проходе по левой стороне. Год назад техничку Фаню похоронили рядышком с учительницей Анной Ивановной. Фаина Антоновна не раз просила об этом племянницу.

Нас на кладбище привела Анна Антонович, которую одинокая учительница, узнав, что она одного года с ее Шуриком, полушутя, называла невесткой. Тетя Анюта слыхом не слыхивала об общественной деятельности отца Надсона и тем более о том, что Ватикан официально утвердил переведенные им на белорусский язык религиозные тексты для проведения литургии для белорусов-униатов во всем мире. Она вряд ли догадывается об огромном значении для белорусской культуры созданных отцом Надсоном в Лондоне библиотеки и музея имени Франциска Скорины. И ничего не знает о том, что отец Надсон, который возглавляет созданный в Великобритании Белорусский комитет помощи жертвам радиации, не раз доставлял в Беларусь гуманитарные грузы, лекарства и медицинское оборудование. Но она убеждена: сын учительницы Анны Ивановны не может быть предателем Родины. И не осуждает отца Надсона за долгое отсутствие.

-- Пусть он не едет и не волнуется. Мы ухаживаем за могилой. Он ни в чем не повинный, нормальный человек, -- говорит тетя Анюта и ведет нас посмотреть дом, в котором квартировала Анна Ивановна. Двери закрыты на замок, сквозь пыльные окошки ничего не разглядеть. А тетя Анюта вдруг заводит рассказ о том, как учительница готовила диковинное для деревенских блюдо – пельмени. «Гэта сядзець, два часа ляпiць, дзеля таго, каб паесцi?! Не, я гэдак не магу…», -- искренне удивляется она, словно только что побывала у Анны Ивановны в гостях. Тридцать лет прошло. Но разве это срок для доброй памяти?