Военные драники

Советский человек и до войны не был избалован, но с началом фашистской агрессии жизнь изменилась радикально для всех, в том числе для мирного населения. Как люди выживали в войну, что ели и что им тогда казалось самым вкусным, The New Times узнавал у переживших те времена

Ленинград, 1942. В годы блокады в сквере у Исаакиевского собора выращивали капусту

Владимир Войнович в недавно вышедшей автобиографической книге «Автопортрет» вспоминает вкус блинчиков из картофельных очисток. В самом начале войны, в эвакуации, не было для него ничего вкуснее. Но прошло совсем немного времени, и в начале 1944 года, когда с продуктами стало немного лучше, будущий автор Чонкина попросил свою маму приготовить эти блинчики: «Я взял блинчик, откусил — и выплюнул. Отвратительнее этого я ничего никогда не пробовал. Кроме разве вареного сала».

Парадоксы памяти

Люди, испытавшие настоящий голод, так же отличаются от никогда всерьез не голодавших, как воевавшие на фронте от проведших войну в тылу. Или вообще не испытавших на себе, что такое война.

К тому же у человека времен фастфуда, интернета и тому подобного отсутствует уже генетическая, социальная память о голоде. Те, кто попал в голодные годы Великой Отечественной войны, не понаслышке знали, что такое голод начала 20–30-х годов, что такое карточная система, отмененная в СССР лишь в 1935-м. Голод для них был, если так можно выразиться, рядом.

Чтобы увидеть его следы, достаточно вглядеться в фотографии тех лет. Худые в большинстве своем лица. Многие, пережившие голод, так и не смогли набрать вес, остались субтильными. Или же сохранили в своем облике какую-то черту, свидетельствующую о пережитом, — голод не проходит бесследно! Например, тонкую шею при в общем-то крепкой, спортивной фигуре. Обидное словечко «жиртрест» — из тех же времен, «жиртрестов» было мало, раскормленных — и того меньше.

Что ели люди во время войны, какими были самые вкусные блюда военной поры — все это связано, конечно, с нормами продуктового снабжения, но понять, хотя бы приблизительно, можно лишь обратившись к личному, неповторимому опыту. Опыт же и память очень часто оказывают медвежью услугу: то, что когда-то казалось безумно вкусным, на самом деле было несъедобным.

Покойная тетушка, врач-психиатр, ученица Бехтерева, вспоминала, как в самые голодные дни Ленинградской блокады они с сестрой варили бульон из пойманных и ловко освежеванных крыс. Тем, кто не знает: по запаху и цвету (а тетушка утверждала, что и по вкусу) крысиный бульон очень напоминает куриный. Аромат распространялся из комнаты сестер по всей коммунальной квартире, достигал ноздрей выживших соседей, и те были очень обижены, что Катя и Ева не поделились с ними курочкой: соседи же делились последним, там жили как одна семья, и даже страшные испытания не поколебали подлинного благородного питерского духа.

Через много-много лет тетя Катя, рассказывая про блокаду, говорила: «Самым вкусным в моей жизни были пирожные в варшавской кондитерской году в 1913-м и эти крысы. Крысы дали возможность выжить, пирожные дали ориентир — для чего…»

К слову, в Ленинграде карточки были введены еще до начала блокады, 18 июля 1941 года, норма составляла 800 г хлеба, но уже в сентябре нормы были снижены: рабочим и инженерно-техническим работникам — по 600 г, служащим — по 400 г, детям и иждивенцам — по 300 г. Последующие снижения довели дневную норму рабочих до 250 г, всем остальным — 125 г, что привело к резкому скачку смертности (за декабрь 1941 года умерло около 50 тыс. человек), но к весне нормы были повышены до 350 г рабочим и до 200 г остальным жителям города.

Под немцами

По рассказам очевидца, пережившего оккупацию во Львове, немецкие власти выдавали населению, при условии регистрации и получения «аусвайса» с обязательной фотографией, карточки и талоны на продукты. По ним можно было получить в день 350 г хлеба со жмыхом, 50 г маргарина, 50 г сахара или сахарозаменителя, 450 г картошки, обычно мерзлой, 250 г перловой крупы или столько же фасоли.

Картошку жарили без масла, с кожурой, обычно натерев на терке, фасоль варили и ели, если доставали ржаную муку, то с клецками. Собирали крапиву, щавель, одуванчики, клевер, заячью капусту. Объедали розовые кусты, цветы акации, чай заваривали из шиповника или сушеной моркови, кофе — из цикория. Все остальное или покупалось на рейхсмарки (у кого они были, кто имел работу и получал за нее реальные деньги) или обменивалось на черном рынке, где можно было найти все что угодно, вплоть до американских, в конце оккупации, сигарет.

Тем, кто жил ближе к окраине города, жизнь облегчали огороды, но постоянно ощущался дефицит инвентаря: обладатель лопаты считался очень богатым человеком, так как сдавал лопату в аренду и получал плату свеклой, луком, редиской. Кстати, ботву от редиски (свекольная сейчас вообще входит в рецепты многих салатов высокой кухни) не выбрасывали — ошпаривали и съедали.

У многих, особенно у тех, кто жил возле аэродрома, квартировали немецкие офицеры, которые иногда отдавали своим «хозяевам» (никакой платы за постой не полагалось) кусочки шоколада, остатки шнапса в бутылке, кусочки сухой и очень твердой колбасы. Постоялец одной из квартир, врач, приносил из госпиталя лекарства и перевязочные материалы. Польские партизаны, воевавшие на три фронта: с украинскими националистами — ушедшими в подполье бандеровцами, с партизанами-коммунистами и с немцами, узнав про этого постояльца, просили все больше и больше лекарств и перевязочных материалов. И немец, несомненно догадывавшийся, куда идут бинты и сульфаниламиды, тем не менее просьбы почти все выполнял.

А еще большим подспорьем были грибы. Лучше всего они росли вдоль насыпи, по которой к аэродрому уходила ветка железной дороги.

Однажды двое мальчишек, один совсем маленький, другой высокий, постарше, собирая грибы, углубились в запретную зону, услышали «Хальт!» и бросились бежать. Караульный выстрелил и попал в ногу одного из них, старшего. Прибежав на место, он увидел, что попал в ребенка. Пожилой солдат резервных частей заплакал, подхватил раненого и бегом понес на территорию аэродрома, в госпиталь. Обратно раненого, обработав рану и перевязав, отпустили с мешком продуктов…

На карточках и талонах

Впрочем, оккупированный Львов не показатель. Во-первых, западный город, меньше двух лет как включенный по пакту Молотова—Риббентропа в состав СССР. Во-вторых, просто город. В оккупированных сельских районах никаких карточек и талонов не было, у крестьян, наоборот, продовольствие забирали как немцы («яйки, млеко»), так и партизаны.

В СССР карточки были введены с августа 1941-го, а в Москве — 18 июля, когда отдел торговли Моссовета подписал распоряжение № 289 «О введении карточек на некоторые продукты и промтовары в городе Москва». За четыре дня до первой бомбежки…

С начала войны трудности с продуктами стали ощущаться сразу. Пропало масло, сыр, мясо. В Москве карточки выдавали по месту прописки, работы или учебы. Из продуктов питания нормы вводились на хлеб, крупу, сахар, масло, мясо, рыбу, кондитерские изделия, из промтоваров — на мыло, обувь, ткани, швейные, трикотажные и чулочно-носочные товары. Нормы снабжения были дифференцированы по группам населения: 1) рабочие и приравненные к ним, 2) служащие и приравненные к ним, 3) иждивенцы, 4) дети до 12 лет.

Те, кто уехал из Москвы в эвакуацию, рассказывали, что получали такую норму, как и остающиеся, но им выдавали специальные «рейсовые» карточки (их выдавали также и командированным), по которым можно было получить продукты по пути следования. Главным богатством был, конечно, хлеб. Рассказывали, как на одной из станций карточки отоварили большой банкой с кильками, банку положили в чемодан, от жары она взорвалась, безнадежно испортив вещи.

Базары в Алма-Ате, куда шел один из потоков эвакуированных, ломились. Продавцы предпочитали натуральный обмен, а у эвакуированных вещи, годящиеся на обмен, быстро закончились.

Алма-Ата недаром переводится как «дедушка яблок». Яблочные сады после появления огромной массы эвакуированных подвергались самым настоящим набегам. Непривыкшие к такому количеству яблок «воришки» страдали от расстройства желудка. Сторожа гонялись за ними, заставляя вернуть похищенное, но бывало, глядя на жалкие, дрожащие от голода фигурки, разрешали уйти с добычей, говоря: «Приходите еще, только не воруйте, а попросите. Мы дадим!»

Студенты вывезенных в тыл институтов питались в столовых, где на входе надо было сдать пропуск, получить ложку и талон, по которому на обед выдавали суп-затируху из муки с несколькими каплями хлопкового масла и кусок хлеба. Облизанную ложку возвращали и получали пропуск обратно. Хорошо умевшие рисовать и чертить студенты архитектурного и авиационного институтов занимались подделкой талонов, и нередко можно было увидеть кого-то, кто быстро-быстро ел суп сразу из нескольких тарелок. Основным лакомством были пончики из пшеничной муки второго сорта с патокой из сахарной свеклы, в изобилии произраставшей в этом регионе.

Когда в конце 1943-го институты начали возвращать в Москву, на дорогу выдавали кусок топленого масла и буханку серого хлеба. Продержаться на этом всю дорогу было невозможно, и молодые люди пробавлялись, кто как мог. Наиболее ушлые покупали в районе Аральского моря соль и продавали ее в европейской части, за Волгой или меняли на сало и хлеб.

Оставшиеся в Москве продавали или меняли на продовольствие все сколько-нибудь ценное. В подмосковных колхозах собирали картошку: десять мешков колхозу, одиннадцатый — себе. Мешки были огромные, собрать десять удавалось, работая от зари до зари, но главное было дотащить свой одиннадцатый до станции.

Меню в московских столовых не отличалось разнообразием и состояло обычно из крапивных щей и биточков из дрожжей. Но во многом ситуация была схожей с львовской. Та же ботва, щи из крапивы.

Однажды во время сбора картошки мальчишки из одной московской школы украли гуся, сунули его в мешок, засыпали «своей» картошкой и привезли в Москву. Гусь, однако, в мешке не помер, а, вырвавшись на свободу, устроил в коридоре коммунальной московской квартиры настоящий «бой гусей», пока сосед, одноногий инвалид, не свернул ему шею.

...И американская тушенка

Огромным подспорьем стали продукты, поступавшие по ленд-лизу (американская программа поставок вооружения, оборудования, продовольствия союзным странам в период Второй мировой войны). В первую очередь — тушенка, лярд (топленый нутряной жир), яичный порошок, галеты, мармелад, сигареты.

После окончания войны в Москве была открыта база Особторга, на которую поступали вещи и товары из Германии по репарации. Добыть талон на эту базу было огромным счастьем, в основном полученное по талону продавалось на Центральном рынке, вырученные деньги тратились в коммерческих магазинах. Особым шиком было угостить девушку мороженым эскимо, которое продавалось без карточек, за деньги.

Карточки были отменены постановлением Совета министров и ЦК ВКП(б) от 14 декабря 1947 года. На следующий день после их отмены в буфете архитектурного института и, наверное, во многих других буфетах появились городские (тогда — «французские») булки со сливочным маслом и красной икрой и сосиски с зеленым горошком. Появились-то появились, но денег, чтобы купить булки и сосиски, практически не было ни у кого…