Как Россия утилизировала свой спецназ

По сообщениям прессы, под псевдонимом Михаил Головлев скрывается полковник ФСБ Андрей Пинчук, создававший в 2014 году «министерство государственной безопасности» так называемой «ДНР», а в мае-июне 2022 года принимавший непосредственное участие во вторжении во главе один из отрядов «Союза добровольцев Донбасса», действовавшего в Харьковской области.

Свидетельство такого персонажа ценны тем, что он вряд ли заинтересован наводить тень на плетень российской армии. Тем не менее, автор книги «СВО. Клаузевиц и пустота» пишет:

«Выделяемые для штурмов силы были недостаточны из-за чего личный состав расходовался вхолостую, штурмы оказывались фатальными. Жертвы среди личного состава и техники угрожающе и с большой скоростью увеличивались. При этом потери в технике 4-й Кантемировской дивизии в составе дислоцируемой в Изюме Первой танковой армии часто превышали потери в личном составе.

Это значит, что столь нужную и дефицитную для реально воюющих подразделений технику просто бросали. В некоторых случаях «поставки» противнику российских брошенных трофеев превышали поставки в украинскую армию зарубежных образцов от западных спонсоров. В дальнейшем значительные украинские силы стали воевать с российской армией российским же оружием и бронетехникой.

Почему же так случилось? Можно предположить, что опять своё слово сказала ложь докладов и фальсификации.

Выделяемые для штурмов армейские подразделения по бумагам насчитывали одно количество личного состава, по факту же, вероятно, людей было в два, три и более раз меньше. В это же время их мотивация часто оказывалась на низком уровне. Прямо на передовой военнослужащие-контрактники массово писали рапорты об увольнении или просто отказывались идти в бой, о чём командиры просто боялись докладывать.

Именно здесь, в Изюме, в полной мере проявилась тотальная небоеготовность Западного военного округа. Относительное исключение составляли силы базирующейся здесь 20-й армии, но и они демонстрировали весь набор типичных армейских болезней.

Придаваемые же им в качестве штурмового усиления различные спецподразделения, наоборот, будучи мотивированными, шли вперед, но, не обладая массированной поддержкой строевых подразделений, гибли. В итоге в теоретическом расчете «один спецназовец или доброволец на десять солдат», зачастую соблюдалась обратная пропорция.

При этом модной среди армейского руководства стала форма отчетности по «двухсотым», когда командир в подтверждение своих докладов о том, что он действительно пытался что-то сделать, сообщал о погибших и раненных бойцах, что должно было продемонстрировать значимость усилий.

Так утилизировался военный спецназ. Почему же так произошло? Ещё донбасский опыт показал истину – такие подразделения использовались на передовой не по профилю просто потому, что являлись наиболее боеготовыми. Или, зачастую, скорее, просто единственными боеготовыми.

Тогда кто же будет вести столь нужную разведку? Наводить артиллерию, проводить диверсионные мероприятия, уничтожать КП, пункты ПВО, мосты, «хаймарсы», «цезари» и «топоры»? Правильный ответ при подобном подходе – никто...»

Свидетельства о больших потерях спецназа подтверждаются другими источниками. В частности, ВВС пишет: «Несмотря на очень чувствительные потери, которые понесли элитные части российской армии на первом этапе войны, подразделения спецназа и ВДВ продолжают принимать активное участие в боях. Мы продолжаем фиксировать стабильный прирост потерь среди десантников, морпехов и росгвардейцев».

Так что, в этом вопросе Головлеву-Пинчуку можно верить. А сколько нового мы узнаём в будущем из мемуаров – как главных действующих лиц, так и рядовых участников событий...