Как белорусы массово покидают страну: «Это бес-пер-спек-тив-няк!»

Это уже очевидно: очень много белорусов не обсуждают, ехать или нет, а уточняют для себя, как скоро; решают вопросы с документами, визами, страховками, жильем.

Повышенный спрос породил целый ряд сопутствующих проблем: на многие «безвизовые» направления авиабилетов нет как минимум до конца месяца, к нотариусам не пробиться, визовые центры взвинтили цены.

А апостиль с 10 марта вообще ставить перестали: сайт управления юстиции Мингорисполкома сухо сообщает о приостановке приема документов «в связи с техническими неполадками». Но в любом случае, говорят те, кто планирует уезжать, свободных дат на март нет. В консульском управлении МИДа — тоже.

И это не говоря о квесте, вызволить из цепких банковских объятий наличные деньги, поскольку от белорусских карт нынче проку мало. Очереди в отделениях по 20-30 человек никого уже не удивляют.

В гуле разговоров о том, кто уехал, а кто и почему остался, не сразу вычленяешь важное. А оно есть, и это фундаментальное отличие от массового исхода белорусов из страны по политическим мотивам в 2020-2021-м. Теперь не бегут с одним рюкзаком, в котором гаджет с контактами близких, белье и зубная щетка.

Нет, теперь — едут целыми семьями, зная, что это надолго. Продумывают, куда, понимают, зачем, и основательно готовятся. Паспорта, дипломы, прививки — не только себе, но и домашним питомцам. Кто-то сдает квартиру, кто-то — продает практически все движимое и недвижимое.

***

…Анне чуть за сорок. Муж, двое детей, трешка пусть не в самом престижном районе столицы, но своя. Мы сидим с ней в одной из маленьких кофеен в центре и обсуждаем, что дальше.

У супруга Анны в Греции — сестра с мужем, племянники. Когда началась война, они первые позвонили и предложили: если почувствуете, что все плохо — приезжайте, не раздумывайте. Место есть, с детьми решим, с трудоустройством поможем. Анна, впрочем, и без того уверена, что не пропадет: зря ли она, бывшая школьная учительница английского, пять лет назад получила специальное медобразование и переквалифицировалась в массажиста.

— Понимаешь, — вертит она в руках чашку с кофе, — я ведь не хотела. Два года назад надеялась, что вот-вот, и «наша возьме», поэтому я не буду бежать. Дальше стало ясно, что быстро не будет, но жить надо, начали со старшей дочкой строить планы — она хочет ветеринаром стать, сразу думали о платном, чтобы без отработки, без вот этого ощущения вечного долга государству.

А сейчас я просто не вижу перспектив. Верю ли, что удастся наладить жизнь там? Не совсем правильный вопрос. Я не верю в будущее здесь, вот в чем дело.

Я не хочу, чтобы мои дети выросли, а так ничего и не поменялось. Не хочу, чтобы сыну вливали в уши псевдопатриотическую чушь о «правильной» истории — не для того мой прадед, родом с Запорожья, на фронте погиб, чтобы его потомкам врали про новых «нацистов» в Украине. Не хочу, чтобы они слушали, как мы ругаемся с моей мамой — в ее реальности в Беларуси все нормально, «спецоперация» в Украине скоро закончится и эх, заживем, как при Советском Союзе.

Может, там я посмотрю на ситуацию по-другому. Может, смогу чем-то помочь извне. Но сейчас просто задыхаюсь. Это бес-пер-спек-тив-няк! — Анна зло выдыхает и залпом допивает остывший кофе. Слово «навсегда» так и не звучит, и значит, остается сколько-то процентов надежды вернуться.

Они с семьей уже просчитали расходы, пролечили зубы, заверили нужные документы, оформили справку для любимой дочкиной морской свинки. Квартиру — пока — сдали хорошим людям, а сами до отъезда переехали к свекрови. Последняя ехать отказалась наотрез. А до тех пор они останутся вдвоем: пожилая женщина и старая кошка. Свекровь — потому что уверена, что уже к лету все будет хорошо и она сможет навестить родных; кошка — потому что на кого же оставить хозяйку…

***

О том, что надо ехать, «пока еще выпускают», говорят дальнобойщики и бизнес-аналитики, студенты и cтроители, мамы молодых парней призывного возраста и сами мужчины, всех возрастов. Только из моих хороших знакомых передали приветы из-за границы уже три семьи.

Хотя есть и те, кто никуда не едет и не собирается.

Юрий Алексеевич («да-да, как Гагарин, спасибо, что помните и хорошее из прошлого») отправил в Польшу внука. Тот давно планировал поехать учиться, а тут как-то все совпало — и возможность, и острая потребность родных быть уверенным в безопасности парня.

— Я, знаете, умею пользоваться планшетом и всеми этими модными Инстаграмами и Фейсбуками, так что включаю не только телевизор, но и собственный мыслительный апарат, — говорит Юрий Алексеевич, которому хорошо за 70. — И я достаточно прожил, чтобы не верить никакому правительству, будь оно советское, российское или наше.

Сейчас они тебя зазывают хранить деньги в банке под красивый процент, а потом отдадут фантики с нулевой ценностью, сейчас уверяют, что ни с кем не воюют — а завтра призовут «в ружье» и срочников, и резервистов.

Меня не призовут, — хитро улыбается мужчина, — у нас, стариков, так некстати всякие болячки приключаются. Да и там, за границей, я внуку обуза, а не помощь. А здесь я всех знаю: и терапевта, и почтальона. Могу с соседями беседовать потихонечку, с дачи прокормить себя и других, если вдруг талоны вернутся — проходили, знаем. А могу письма пересылать ребятам-политзаключенным, с которыми внук переписывается. В общем, какая-никакая, а польза.

Сына с невесткой бы еще отправить. У них бизнес, отделка и стройматериалы, с нашей ситуацией схлопнется в любой момент. Ну и опять же, мне спокойнее будет. А вообще, конечно, все не уедут: кому-то и так сойдет, у кого-то обстоятельства разные, а кому-то важно быть здесь, потому что Беларусь — это родина.

***

Но и у многих остающихся настроение далеко не радужное. Даже если они не верят в прямое участие Беларуси в российской агрессии, а верят правительству с его планами и обещаниями обойти и превзойти санкции, сложно не заметить рост цен на продукты, отсутствие наличной валюты в обменниках, растущие очереди в аптеках.

В большом оптово-розничном магазине даже поздним вечером немало не только мелких бизнесменов, но и просто семей, закупающихся впрок. Отличить их несложно: многие с детьми, почти все — со списками. А в тележках — не упаковки газировки, пива и снеков, а стратегический продуктовый запас: крупы, макароны, консервы, детское питание, туалетная бумага.

Высокий парень в смешной вязаной шапке сверяется с бумажкой, заполняет тележку: упаковка муки, упаковка сахара, огромный пакет стирального порошка, коробка чая, такая же — кошачий корм. Не отрываясь от покупок, отвечает на телефонный звонок:

— Да, мам. Да, я бабушке почти все уже взял. Я знаю, что не поедет она в город, значит, завезем ей. Нет, не выбросит, пожалеет. Пригодится. И банки… Какие банки, мам, какие огурцы? Тут непонятно, что завтра будет…

— Там один дядька во-от такую коробку спичек потащил! — делится впечатлениями девчушка, по виду первоклассница, с другой такой же, пока взрослые выбирают товары.

— И что смешного? В войну все знаешь, как подорожает, ничего не достать будет! — отвечает подружка.

От серьезности и обыденности разговора детей по спине бегут мурашки.

***

В районную аптеку, славящуюся низкими ценами, стоит десятка два человек — очередь змеится на улице, как в первые волны ковида. Тихо переговариваются: «Соседка свой инсулин немецкий еле нашла — а он, между прочим, сто рублей за упаковку. Зато помогает, не то что белорусский, так она купила с запасом».

Одни не могут «словить» препарат для щитовидки, другие — детский ибуфен, причем вопрос цены волнует мало: лишь бы купить. Паника? Нет, скорее, угрюмая настороженность.

Из перехода метро слышны знакомые аккорды. Щуплый простуженный паренек поет, как ни удивительно, Цоя:

— И две тысячи лет война, война без особых причин…

Снаружи на ступеньках курят милиционеры. До них доносится музыка, но никто не спешит вниз задерживать музыканта за «пикетирование песней». То ли просто не знают «Звезду по имени солнце», то ли понимают, что как раньше уже не будет.

Сплевывают окурки в грязно-серую, напополам с землей, кучу снега, монументальную, как саркофаг белорусской стабильности — и уходят вразвалочку. Они здесь остаются.