Вячеслав Тихонов: «На вопрос, какое у меня звание, я сказал — штандартенфюрер»
В четверг, 4 декабря, в Москве на 82-м году жизни скончался актер Вячеслав Тихонов. Предлагаем вашему вниманию одно из последних интервью актера. В нем Вячеслав Тихонов рассказал, как готовился съесть секретное письмо и что ему предрекла баба Ванга.
— Это правда, что
когда вы, 17-летний, не поступили во ВГИК, при всех горько заплакали?
— Ну нет, все это байки. Ничего я горько не плакал, хотя,
конечно же, горевал. Ну что делать — не приняли? «Не фотогеничное, — сказали, —
лицо».
— Такое лицо — и не
фотогеничное? Не знаю, тоже ли это байки, но говорят, что директор «Мосфильма»
— знаменитый режиссер Пырьев — считал вас неславянином и в мосфильмовских
картинах задействовать не спешил...
— Дело в том, что Пырьев был тогда в кинематографе очень
большой величиной, и когда на студии шли пробы на какую-либо роль, Пырьеву
обязательно демонстрировали материал, и он или утверждал актеров, или не
утверждал. Да, действительно, когда ему показывали меня, он говорил: «У
Тихонова лицо не русское, он то ли армянин, то ли азербайджанец — не надо его
снимать», и меня не утверждали.
— Хм, а сами-то вы
понимали, что чертовски красивы?
— Я? (Удивленно). Да никогда в жизни! Мне, наоборот, это
мешало, потому что когда приглашали на какую-то роль и фотографировали, потом,
как правило, шли на попятную: «Извините, но нам нужно лицо попроще — рабочее».
— Как же такого
интеллигентного человека, как вы, взяли на главную роль колхозного тракториста
в картине «Дело было в Пенькове»?
—Не взяли — в том-то и дело: была проба, но художественный
совет не утвердил. По тем же соображениям — не фотогеничное лицо. «Играть
предстоит деревенского парня, а внешне Тихонов городской» — ну и выбрали
другого актера.
— Кого?
— Моего друга, с которым мы вместе и за партой во ВГИКе
сидели, и снимались, и крепко дружили, — Сережу Гурзо. Режиссер Станислав
Ростоцкий позвонил и сказал: «Слав, ну не утвердил тебя худсовет, ну что теперь
делать? Давай подождем — я буду следующую картину снимать, и тогда мы уж точно
с тобой встретимся, что-нибудь для тебя найду».
Грустно, конечно, мне было — я ведь уже сжился с ролью
Матвея, да и похож он был на ребят, с которыми и в ремесленном дружил, и потом.
Прошло между тем пару недель, и вдруг неожиданно позвонили
со студии: «Тихонов, завтра ждем — грим, костюмы...». Я робко: «А в чем дело?
Что-то произошло?». — «Ничего, будешь сниматься».
Оказалось, Ростоцкий уперся, пошел в пресловутый
художественный совет, который все на свете решал, и заявил: «Буду снимать
только Тихонова». Ему возражают: «Ну какой же он деревенский парень? Внешность
не подходящая — загубишь картину», а он ни в какую и настоял на моей
кандидатуре.
В первые же дни он пытался с моим лицом что-то сделать.
«Давай все упростим», — говорил, а как упростить, если я даже не гримируюсь?
«Нет, нет, давай поработаем. Гляди, у тебя тут (показывает на переносицу. — Д.
Г.), сросшиеся брови — не надо их, в деревне таких не бывает. Теперь нос:
у-у-у, какой нос — давай-ка его подтянем».
Стали в гримерном цехе всякими приспособлениями тянуть,
сфотографировали, показали. Ростоцкий расстроился: «Ой, нет, не надо, тупеет
лицо. Ладно, какая уж есть у тебя внешность, с такой и будем сниматься».
— Вы говорите о
гриме, а это правда, что, пробуясь на роль Штирлица, приклеили себе
гитлеровские усики?
— Понимаешь, когда Лиознова меня пригласила, я начал думать,
каким же он может быть, Штирлиц, если столько лет в самом логове Рейха
находится. Все они тогда, в то время, как я прикидывал, пытались походить на
фюрера, поэтому прицепил маленькие усики, но когда показал эту фотопробу
Лиозновой, она сказала: «Не надо, сними их, оставайся самим собой. Все равно
будут знать, что это Тихонов».
«НАД АНЕКДОТАМИ ПРО
ШТИРЛИЦА Я НЕ СМЕЯЛСЯ»
— Мне рассказывали,
что когда ваш фильм посмотрел Брежнев, он заплакал и дал указание срочно найти
Исаева, чтобы присвоить ему звание Героя Советского Союза. Когда же ему
сказали, что Исаева нет, это персонаж вымышленный, Леонид Ильич якобы
распорядился: «Тогда наградите Звездой Тихонова»...
— (Улыбается). Все это не более чем легенды, которые окутали
нашу картину впоследствии.
— Но подождите:
заплакал Леонид Ильич, когда кино посмотрел?
— Не знаю, при этом я не присутствовал.
— А сами-то с ним
встречались?
— Лично — нет, хотя домой он мне звонил и мы беседовали по
телефону. Он даже сказал, что с удовольствием вручил бы Звезду Героя мне лично,
однако: «Вы этой награды достойны, но, к сожалению, я уезжаю на отдых, очень
устал», — начал мне Брежнев жаловаться. «Леонид Ильич, — я ответил, — я вот
встречал вас на трассе, по пути на охоту, так ехали вы очень быстро. Нельзя
так, надо поосторожнее». Он рассмеялся — видимо расценил, что хвалю его как
водителя...
— После «17 мгновений
весны» разведчики вас, наверное, особенно зауважали?
— А они ко мне и раньше относились неплохо. Еще до Штирлица
мы с Ией Саввиной поехали в Чили: она — с «Дамой с собачкой», а я — с
«Оптимистической трагедией». С Чили в то время дипломатических отношений у нас
не было, и накануне отъезда меня вызвал к себе один большой руководитель.
«Первая остановка, — сказал, — будет у вас в Буэнос-Айресе,
там вас будут встречать, и у меня просьба: передайте, пожалуйста» — и протянул
мне конверт, обычный конверт. Я: «Хорошо, с удовольствием», — понял, что мне
дают задание передать конверт.
Этот человек между тем продолжал: «Знаете, я должен сказать
вам, что в чужие руки это письмо попасть не должно». Тут уж я внутренне
напрягся: «Постараюсь, конечно же, постараюсь». — «Да-да, в крайнем случае вы
его съешьте», — очень торжественно и серьезно произнес он.
Я недоуменно ответил: «Вы знаете, я никогда бумагу не ел», а
он: «Не волнуйтесь, я научу. Это очень просто: когда почувствуете опасность,
пойдите в туалет, разорвите конверт на мелкие кусочки и проглотите. Водичкой из
рукомойника запьете — и все будет нормально». Таким вот напутствием он меня
проводил.
— И что, вы твердо
решили в случае чего съесть конверт?
— В самолете я был, разумеется, взволнован и постоянно
смотрел по сторонам: не пора ли уже идти в туалет. Ну, слава Богу, долетели,
нас встретили замечательные наши посольские ребята — какие-то огромные,
надежные, с юмором. Когда они ко мне подошли, я попытался (будучи опять-таки
человеком неопытным) сказать, чтобы никто по губам не понял: «У меня к вам
письмо». Они: «Чего-чего? Письмо? А-а-а, давай». Я: «Как давай? Прямо здесь?».
— «Да-да, не переживай». А они же посольские, у них защита дипломатическая...
Я одному товарищу это письмо отдал, он взял, посмотрел,
сказал: «Хорошо, спасибо» — и спокойно, на виду у всех, спрятал в карман. Мне
на душе полегчало — дальше я полетел, понимая, что есть в туалете бумагу уже не
придется.
— Вячеслав
Васильевич, о Штирлице народ сложил множество анекдотов, а какой ваш самый
любимый?
— Ой, Дима, не знаю... Мне их рассказывали, я терпеливо
выслушивал: «Да-да, интересно»...
Рассказчики смеялись, а я, честно говоря, не очень. Много
подобных смешилок было и про Чапаева, и про Петьку, но, по-моему, большой
ценности в таком, так сказать, творчестве нет. Поверь, Дима, глупости это...
Анекдоты — они все-таки и есть анекдоты, а «17 мгновений весны» в анекдот не
вписываются — серьезная была работа.
«Я СКАЗАЛ: «БАБА
ВАНГА, Я ПРИВЕЗ ВАМ ПОДАРОК. ЭТО ЛЕКАРСТВО» — И ПРОТЯНУЛ ЕЙ БУТЫЛКУ ВОДКИ»
— Вы были, я считаю,
едва ли не самым популярным артистом за всю историю советского кинематографа...
— Ну, нет, Димочка, не надо...
— Поверьте, это не
дежурный комплимент, мне действительно трудно кого-то поставить рядом. Как эту
всенародную любовь вы ощущали?
— Да никак — мимо она шла. После «17 мгновений» я снимался у
Игоря Гостева в картинах «Фронт без флангов», «Фронт за линией фронта» и «Фронт
в тылу врага» по книге «Мы вернемся», которую написал все тот же Цвигун.
Когда мне стали предлагать в этих картинах участвовать, я
было отказался. Снова война — зачем? Не хотелось, и потом, в отличие от
Штирлица роль Млынского не очень была убедительной. Я соскочил, но ко мне
пришел человек в штатском и очень вежливо произнес: «Вячеслав Васильевич, Семен
Кузьмич Цвигун просил вас, прежде чем отказываться, подумать».
— А то хуже будет,
да?
— Не знаю, этого он не сказал, но я понял, что дальше
отказываться и некрасиво, и в дальнейшем могут быть сложности. Поэтому и
согласился, к тому же накануне у меня была встреча с прорицательницей Вангой.
Будучи с творческими встречами в Болгарии, Юлиан Семенов,
Татьяна Лиознова и я узнали, что есть вот такая Ванга, и нам захотелось на нее
посмотреть. Отправились черт-те куда на границу с Грецией и Югославией,
приехали рано утром и увидели столпотворение машин и людей, которые прибыли из
разных стран, чтобы попасть к этой женщине и что-то выяснить.
Ну мы же не можем лезть без очереди, но когда ей сказали,
что приехали гости из Советского Союза, баба Ванга, как ее все называли,
пообещала: «Я их приму» — и приняла. У нее была переводчица (может, племянница
— я не знаю, знакомы мы не были), так вот, она вышла из комнаты, где
прорицательница находилась, и сказала: «Ванга просит войти человека, у которого
цветочное имя». Я: «Юлиан, иди, наверное, ты», и он пошел.
Через некоторое время вышел оттуда совершенно другим
человеком — немножечко был не в себе, о чем-то внутренне размышлял и в глубине
души что-то, как мне показалось, решал. Я спросил: «Юлик, ну что? Что тебе
Ванга открыла?». Он в ответ: «Слава, понять могу все, но откуда она узнала, что
далеко в Москве в моей «волге» не работают в одном колесе тормоза, ума не
приложу». Я удивился: «А как это прозвучало?». — «Да вот так: «Бойтесь в своей
машине правого колеса».
— Вам что-то она
предрекла?
— (С наигранной обидой, но мягко). Вот видишь, какой ты — я
к этому еще не подошел.
— Ну все, больше
перебивать вас не буду — вот зарекаюсь...
— Да нет, пожалуйста, — ты ведь руководишь парадом.
— Вы на меня так
сейчас посмотрели — ну прямо как Штирлиц на Мюллера...
— А знаешь, однажды я понял, как трудно играть, когда у тебя
нет глаз. Несколько лет назад я снимался в картине Сергея Урсуляка «Сочинение к
Дню Победы».
— Ну да, с Олегом
Ефремовым и Михаилом Ульяновым — блестящее трио!
— Я играл Левку Маргулиса, слепого летчика-ветерана, который
потерял после войны зрение и приехал к своим друзьям на праздник, и вот там мне
было очень трудно — не хватало взгляда, работы глаз, которые все-таки зеркало
души.
...Следующей к Ванге пошла Лиознова — вошла серьезная и
серьезная вышла. Села, мы смотрим на нее в надежде, что сейчас что-то
расскажет, — нет, ничего, молчит. Ну, мы не стали ее тормошить: не хочет
женщина — не надо.
Чувствую, моя пришла очередь, нервы уже немножечко
напряглись... Все-таки одно дело — знать, что есть такая предсказательница
Ванга, а другое — услышать, что она сейчас обо мне скажет. Признаюсь: стало
даже страшновато.
В моем портфеле была бутылка водки (мы все, когда ездили за
границу, обязательно возили с собой буханку черного хлеба, потому что
посольские работники по нему тосковали, и на презент пару бутылок беленькой — и
вот одна у меня осталась). Вспомнил о ней и подумал: «Вот оно, мое спасение».
Когда позвали, вытащил эту бутылку дрожащей рукой, вошел...
Смотрю, сидит женщина, один глаз заплыл, и я, словно она глухая, вдруг
отчего-то громко сказал ей: «Баба Ванга, я привез вам подарок. Это лекарство, и
если вы заболеете, немножко попробуете — и оно вам поможет». Она совершенно
спокойно нашла незрячими глазами эту бутылку, поставила где-то под стол у ног,
и начали мы разговаривать.
Почему я об этом вспомнил, почему этой темы коснулся? Когда
уходил, она опять же, не видя меня, сказала: «Вам предстоят военные роли».
Я обрадовался: Боже мой, буду что-то играть, значит, жизнь
будет продолжаться, и с этим ушел, но главное, она оказалась права. После этого
девять лет я «воевал» в этих трех двухсерийных «Фронтах», девять лет ходил в
военной форме, играя майора Млынского, затем полковника Млынского и так далее.
«ОЧЕНЬ ТРУДНО
СМОТРЕТЬ, КОГДА С ЭКРАНА В ТЕБЯ ЦЕЛЯТСЯ»
— Вячеслав
Васильевич, признайтесь, поклонницы сильно одолевали?
— Меня? Да нет, я как-то этого не ощущал.
— Но письма от
женщин, любовные признания приходили?
— Писем, вообще, было много, но ничего такого, чтобы это
как-то мешало мне в жизни или отвлекало от любимой работы.
— В Советском Союзе
слов «секс-символ» не употребляли, а вы понимали, что были реальным
секс-символом нескольких поколений?
— Не знаю, не знаю, и до сих пор не совсем в это определение
«секс-символ» верю. Извини, Димочка, но в этом вопросе помочь тебе никак не
смогу. Я никогда к этому серьезно не относился, и сейчас, когда про кого-то так
пишут... У нас вообще много секс-символов появилось...
— Актеров мало,
секс-символов много...
— (Улыбается).
— Вячеслав
Васильевич, а это правда, что недавно вы перенесли инфаркт?
— Что-то такое да, было... Наверное, инфаркт, но, слава
Богу, прошло вскользь. Ночью на даче стало мне плохо с сердцем, а здесь
неподалеку военный госпиталь, и зять Николай сразу туда повез.
Госпиталь, повторяю, военный, ну и стали там первым делом
заполнять карточку. Я сижу — хоть бы дали чего-то выпить или кольнули, чтобы
убрать эту ноющую боль в груди, но нет — первым делом офицер-медик в белом
халате уселся под лампой заполнять бумагу. «Фамилия?» — спрашивает. —
«Тихонов». — «Имя-отчество?». — «Вячеслав Васильевич», — вяло так отвечаю,
понимая, что все это пустая формальность. Следующий его вопрос: «Звание?», а
звание у меня какое? Ну я и сказал: «Штандартенфюрер».
— СС...
— Нет, «СС» не добавлял — просто штандартенфюрер. Он из-под
лампы своей вылез, посмотрел на меня, засмущался: «Ой, извините, я вас не
узнал».
— Насколько я
понимаю, особых богатств вы не нажили...
— Богатств? (Улыбается). Твоя память — это мое богатство,
Украина, где я много работал и где обо мне до сих пор по-доброму помнят, —
тоже, а остальное что? Ерунда...
— У вас нет
сожаления, что, если бы играли свои лучшие роли сейчас, намного больше бы
заработали, лучше бы жили?
— Если повернуть время вспять и сдвинуть историю нашего
славного синематографа немножко вперед, может быть, но опять-таки я на это
внимания не обращаю. Мне очень жалко людей, которые богаты и сверхбогаты. Как
они называются? Олигархи, миллиардеры? Я им сочувствую. Ставишь себя иногда на
их место и думаешь: «Ну вот был бы у меня, допустим, миллион долларов, и зачем?
Пенсии мне хватает, есть дочь, внуки...».
Нынешним звездам я не сочувствую — им труднее, очевидно,
живется, хочется больше и больше. Покупают для пиара или чего-то еще всякие
ненужные вещи, но мне это ни к чему.
— Я вам задам последний
вопрос: если сегодня вас пригласят сняться в кино, на какую роль согласились
бы, не задумываясь?
— Это смотря что предложат — надо еще почитать сценарий,
узнать, кто его написал.
— То есть
теоретически все возможно?
— Ну, если снимать взялся бы Ростоцкий или Бондарчук
(царствие им обоим небесное!), я бы, конечно, не стал сценарий читать, но
сейчас другой кинематограф, и в картинах, которыми нас порой мучает
телевидение, я для себя роли не вижу. Наверное, пришло время других фильмов,
другой на дворе век, и молодежь уже смотрит, как друг за другом гонятся, как
стреляют, душат и убивают, — повсюду кровь и насилие. Мешает это невообразимо —
очень трудно смотреть, когда с экрана в тебя целятся.
Мы делали фильмы для того, чтобы люди, посмотрев их,
понимали, как хорошо, как прекрасно на свете жить, а сейчас, наоборот, страшно
после таких картин становится. Господи, не дай Бог к кому-то залезут в дом,
кого-то похитят, убьют... Дима, ну разве это искусство?
Оцените статью
1 2 3 4 5Читайте еще
Избранное