«У меня всегда так получалось, что дружба выходила на первый план»

Воскресным утром мы посадили за столик ресторана «Павильон» двух старых знакомых — продюсера Михаила Друяна и актера Александра Яценко.

Яценко сыграл одну из главных ролей в «Оттепели» Валерия Тодоровского — удивительном сериале, который показывали одновременно по ТВ и на киноэкране. Самоотверженно приехав по нужному адресу герои заказали пива с чебуреками и повели, как и положено в таких условиях, обстоятельный разговор о жизни.

— Ты понимаешь, что мы сейчас можем отметить десятилетие творческой карьеры Сани Яценко? Потому что ровно десять лет назад в Токио показали первый фильм с твоим участием. Это был «Шик», 2003 год. И он там взял приз за лучший ансамбль.

— Да, в Токио за ансамбль. А свой первый приз за лучшую роль я получил в Сростках, на шукшинском фестивале. Дали мне, потому что из нас троих (Артур Смольянинов, Иван Кокорин — исполнители двух других главных ролей в «Шике». — Interview) я один туда приехал.

— О’кей, прошли годы, и вот ты на Первом у Валерия Тодоровского в главной премьере сезона — «Оттепели».

— Дуня Смирнова, посмотрев первые две серии, сказала мне: «Саш, я тебя поздравляю, ты вырвался из артхаусного гетто». Десять лет там провел, но ни капли не жалею.

— Зато я вот, например, не знаю другого русского актера, которому нельзя было бы предъявить… Ведь так много милых людей в разном говне играют, а ты как-то избежал, и с тобой в этом смысле спокойно: все, что думаю, могу прямо в глаза говорить.

— Слушай, ну я вот сам не знаю, как это у меня получается. Каждый раз думаю: блин, вот сейчас точно влезу куда-нибудь не туда… Но обходится как-то.

— Влезть куда-то — это у тебя легко. Помнишь, как мы с тобой познакомились? Ты порывался морду мне набить в самолете на обратном пути с «Кинотавра».

— Правда? Я не помню.

— Зато я помню, мне из Ил-86 от тебя было не сбежать. Хотя нет, вру, познакомились мы раньше, на «Мне не больно», я делал вечеринку этого фильма, сам нашел на нее деньги, потому что я фанат Балабанова. Рената, помню, пришла в колготках в широкую сетку… Вы с ней до этого в Сочи получили призы за лучшую женскую и мужскую роль, а на следующий год ты приехал уже членом жюри, и показывали «Груз-200».

— Балабанову тогда не дали приз, и у меня крышу сорвало. Там столько подтекстов, в «Грузе»: там Фолкнер, «Мелкий бес», вообще столько всего… Я хотел всем это объяснить.

— Я сам на последней вечеринке стал ругаться с организаторами «Кинотавра». Потом с Юлей Меньшовой, которой тоже показалось, что это плохое кино. А я еще молодой, пьяный. Подхожу к тебе, говорю «Саша, как же так?!» И сначала мы вроде подружились, а потом в самолете сцепились, и нас Лена Лядова разнимала.

— Слушай, ну вот я на самом деле, чтобы всерьез кому-то сказать: «Я тебе сейчас морду набью….» — это редко, я могу только припугнуть. Чаще сам на кого-то нарываюсь, а потом отбиваюсь.

— Давай об «Оттепели» поговорим. Радует, что ты не увлекаешься этими всеми ретроисториями. Это ведь первая такая история у тебя?

— Я б увлекался, если б было чем. Валера (Тодоровский. — Interview) прислал сценарий, от которого дух захватывало. Ты не представляешь, что со мной было, когда я прочитал! Приехал на первую встречу и пытался не подать вида, что мне понравилось. Это выглядело вообще нелепо. Валера меня спрашивает: «Ну как тебе сценарий?» А я такой: «Ну, неплохой». А у самого все внутри кипит, такой сценарий! Как будто если сейчас скажу, что нравится, то они меня сольют.

— Когда вы снимали «Оттепель»?

— Летом-осенью прошлого года. Начали в июле и закончили где-то в десятых числах ноября.

— Это все в Минске происходило?

— Нет, весь июль мы были в Москве, потом уехали в Минск, там снимали эпизоды, которые на студии происходят, а потом вернулись в Москву для квартирных сцен — все квартиры в одном павильоне построили.

— Это прямо жирный продакшен был?

— Ну да, продакшен жирный, а гонорары скромные, но тут знаешь, на что идешь и ради чего.

— У тебя, мне кажется, если посмотреть на твой послужной список, больших гонораров, наверное, вообще не было.

— Не было! Ни разу! А сейчас мне говорят: «Сань, за столько вообще не снимаются».

— Ну смешно же торговаться с Борей Хлебниковым в рамках его бюджета.

— А я с Борей и не торгуюсь никогда. Я эти вопросы обсуждаю с Ромой Борисевичем, и чаще даже не с ним, а с Мурзиком (Андрей Муртазалиев, продюсер. — Interview). Он мне звонит: «Саня, у нас такая вот ситуация, как ты?» Я говорю: «Слушай, ну… в этой ситуации я скажу нет». — «Вот прямо нет скажешь?» — «Да, скажу «нет». Хлебников мне перезванивает: «По-моему, ты все нормально делаешь». Он же знает, что мне предлагают вообще минимум, и я там только чуть-чуть пытаюсь поднять. Боря на моей стороне. А с Ромой Борисевичем я познакомился на «Свободном плавании», там я себе на целых 20 долларов ставку поднял.

— Хотя я считаю вашей лучшей совместной картиной «Долгую счастливую жизнь». А ты вообще смотришь фильмы со своим участием?

— Обязательно, смотрю и пересматриваю, я же знаменитость, мне положено.

— Ага, родственникам показываешь, они тобой гордятся… Мама и папа живы-здоровы?

— Мама умерла, папа жив.

— Увидит тебя теперь на Первом канале…

— Я как раз вчера подумал об этом. Включил телевизор, там как раз заставка, я стихи Геннадия Шпаликова читаю, и мелькнуло: жаль, мама не увидит… Очень грустно от этого. Мама — это был мой аккумулятор.

— Ты откуда родом?

— Из Волгограда. У меня папа там до сих пор, сестра с семьей, племянник уже в Казанское театральное училище поступил. Он в Москве не хотел поступать, а я ему: «Как это, не хочешь? Давай приезжай и поступай в ГИТИС». Он приехал ко мне и в первый день опоздал: проснулся в восемь, спутал московское время с волгоградским, записался на прослушивание где-то 60-м, а очередь к вечеру только до 30-го с чем-то доходит. Я ему говорю: «Юр, ты должен встать в пять, чтобы полшестого уже быть в метро, тогда успеешь». Пинками из дома выгонял. Но его все равно слили.

Потом рассказывает мне: «Саш, я только начал стихи читать, буквально пару строк, как они прерывают: что у вас еще? Я им — басню, а они опять через две строчки: это все, что у вас есть? Ну и я растерялся…»

— Ты же сам через все это проходил.

— Первый раз прошел в 1994-м, когда поехал поступать в Тамбов, но это был лайт-вариант, конкурс всего человек 20 на место. Потом уже в ГИТИСе посерьезнее.

— А ты не чувствуешь никакой ответственности за племянника?

— Моя ответственность — не обмануть его, я ему всегда говорю, что это очень плохая профессия, зависимая и лучше ею не заниматься. Мне все то же самое Марк Анатольевич (Захаров. — Interview) говорил.

— Это худшая профессия для мужчины, мне кажется.

— Вообще, да. Когда молодой — еще ладно, а вот в моем возрасте… Мне 37 будет… Или сколько? Я 77-го года. Да неважно — я когда-то сделал выбор, и все, ничего другого не умею и не хочу. Это ведь такая профессия — люди работают до какого-то момента, а потом умирают, то есть они вообще не стареют. Это же здорово.

— Ты ведь и в театре играл…

— Ну да, играл, хотя вообще не мог представить, что в Москве куда-то поступлю, что потом попаду в театр и еще в кино буду сниматься. Я же и в театр попал не абы к кому, а к Миндаугасу Карбаускису. Он меня пригласил сначала в Фолкнера, «Когда я умирала». До этого мы были в контрах, он же наглый был…

— Он и сейчас…

— Нет, сейчас другая тема, я уже влюбился в этого режиссера и не замечаю, какой он наглый.

— Сейчас где снимаешься?

— У Рената Давлетьярова в «Смертельном искусстве». То ли кино, то ли не совсем, иностранная сказка… Прислали сценарий, там роль Зуева, такой наркот, ни капли хорошего в нем нет… Мне нравятся такие персонажи. Но я Ренату два дня не отвечал. Он звонит: «Яценко, ну ты чего, прочитал? Будешь сниматься или нет? Если не будешь, я тебя убью!» Ну и все.

— А в «Оттепели» ты все-таки положительный герой?

— Не сказал бы, нет.

— У вас с Женей Цыгановым там одна девушка на двоих, и тебе она говорит нет, а ему — да?

— Любит его, но живет со мной, а не с ним. Вот такие отношения. Когда я прочитал сценарий, то мне показалось, что эти герои дружат по-настоящему. И любят по-настоящему. Но я подумал: любовь — она ведь может быть и невзаимной, а дружба без взаимности вообще не может быть.

— Для тебя в такой ситуации что было бы важнее — любовь или дружба? Вообще, у тебя треугольники в жизни бывали?

— Да, у меня всегда так получалось, что дружба выходила на первый план, и отношения из-за этого распадались… Любовь как-то уходила, не развивалась.

— У меня тоже сейчас такое в жизни случилось, все тоже как-то странно. Любовь всегда завершается — ответная она, безответная, но должна закончиться, и ты выбираешь — либо в дружбу ее перевести…

— Вот у меня была девушка. Мне кажется, я и в ГИТИС поступил только потому, что влюбился в Майю. Не помню даже, как поступал, но было очень круто: каждый вечер пили вино, и я двум этим москвичкам, Майе и Светке, изрядно напившись, показывал этюды, а утром приносил их Захарову. Это не были наблюдения, я все выдумывал. И произошел переворот: я же сначала был вольным слушателем, а через месяц меня зачислили.

Захаров говорил, что у меня лучшие этюды, но советовал к психоаналитику обратиться, чтобы у меня крыша не поехала. А вот было бы у меня сразу все нормально: поступил бы я, получил бы сразу место в общаге — и ни хера бы не вышло.