Беседка
Наиля Гольман, Interview

«Опасаться надо не влияния извне, а изоляции»

Слово «невозможно» звучит для нее как призыв к действию. Станцевать на столе, смело выступить в кадре, провести кинофестиваль 2morrow, получив финансирование в последний момент — она может всё.

За последние несколько лет актрисе Ольге Дыховичной (уроженка Минска, в девичестве Голяк; в 1998 года переехала в Москву, работала в телекомпании ВИД; в 1999 году вышла замуж за кинематографиста Ивана Дыховичного. — С.) на пару с ее соратником, сценаристом, режиссером и продюсером Ангелиной Никоновой не раз удавалось невозможное. Своими силами снять дебютное кино, обеспечить ему прокат, номинации и фестивальный приз? Сделано: «Портрет в сумерках».

Вытянуть из небытия кинофестиваль 2morrow и добиться его финансирования тогда, когда все остальные уже опустили бы руки? Пожалуйста: 2morrow этого года остался одним из немногих выживших кинособытий Москвы и распродал билеты чуть ли не в первый день. Антикризисное выживание для Дыховичной — привычная тактика. Не удивительно, что именно с ней Interview решил обсудить, что ждет нас в ближайшее время.

— Оля, вы много думаете про будущее?

— Вы хотите поговорить о том, что вокруг все опять беспросветно хорошо, ведь так?

— Скорее о том, что с этим делать. Вы знаете?

— Разговор на тему «Что-то случилось и сломало наши планы» идет давно и в постоянном режиме. Если проследить алгоритм существования людей в России на протяжении последних 200–300 лет, и особенно в ХХ веке, получится, что всегда так было: как только наметил что-то на ближайшую пятилетку, сверху кто-то смеется и путает все планы.

Жизнь в ситуации, когда запланированного завтрашнего дня может не случиться, — привычный нам формат. И слово, которое меня больше всего вдохновляет, — «невозможно». Берет какое-то дикое возбуждение, и я делаю все, чтобы доказать: нет, возможно, еще как.

Мне просто необходимо, чтобы дверь перед моим носом закрывалась — только в этот момент я могу мобилизоваться и стартануть. Наверное, это связано с тем, что у нас краткий период урожайности: в нашем климате мы должны резко воспрять и за два месяца собрать все, где можно.

— А все остальное время мы что делаем? Запрягаем?

— Ищем смысл существования. Мы неспокойные. Мне вот тяжело в стабильном режиме планировать поступательные шаги, проекты.

— Так всегда было?

— Был период, когда за меня многие важные решения принимал муж, а моя задача заключалась в том, чтобы не дать ему свернуть с пути, сдаться, засомневаться. Тогда, кстати, со страной происходило примерно то же самое, что сейчас. Этот кураж, который вызывают невыполнимые задачи, — ему меня отчасти научил Иван. Часто то, что он делал, окружающие воспринимали как какие-то нелогичные, опрометчивые поступки.

Эта жизнь на пределе невозможного дает вдохновение: вдруг приходят неординарные решения, само дело дает тебе пинок. Когда понимаешь, что денег не будет, ищешь другие мотиваторы. Находишь людей, которые внезапно подключаются к твоей идее. Потому что подключиться к деньгам… А кстати, я не знаю, как это. Наверное, классно! Мне бы хотелось такое испытать. (Смеется.)

— К деньгам подключиться — всегда немного безличная история. С твоих денег люди легко соскочат на другие, а вот с твоей идеи соскочить будет сложнее.

— Да, бедное время человечнее. Когда деньги уходят на второй план, горизонт становится чище, можно разглядеть настоящие мотивации. Ладно мы, всегда существовавшие в режиме «маленький бюджет — собрались — рванули — сделали», но сейчас интересно будет посмотреть на тех, кто привык к другой форме самореализации.

Когда достигаешь статуса, сложно сократить потребности. Главному художнику театра, например, почти невозможно заставить команду работать за идею, без денег, а начинающему — легко. И это тоже игра — победить авторитеты. Ведь кто обычно говорит «невозможно»? Усталые люди, умудренные опытом: «Девочка моя, ну у меня за плечами…» И как раз это «за плечами» ты побеждаешь.

— Неужели не было человека, который сказал бы «невозможно», и вы прислушались?

— Не-а.

— Даже Ангелина?

— Она таких слов не знает. Конечно, у нас что-то получается, что-то нет. Но понимаете, самая невыносимая ситуация — это когда ты себя погружаешь в иллюзии и начинаешь ими жить. Нам, например, с Ангелиной казалось, что после второго фильма настанет наконец момент, когда к нам придут, что-то предложат, и мы станем работать как мечтали: я — только как актриса, она — только как режиссер-постановщик.

Точно так же мы тешили себя и насчет кинофестиваля 2morrow. А в июле прошлого года очнулись — ой, а ведь до сих пор никто не пришел. Никто не сказал: девчонки, у вас же фестиваль через три месяца, вот вам бюджет! Думаю, эта транзитная зона была нужна нам, чтобы набраться сил.

Выключаться в России совсем не получается, здесь нельзя сохранять выжидающую позицию и сидеть, надеясь, что тебя заметят по совокупности заслуг. И нет таких орденов, которые будут блестеть после того, как их повесили. Помните мультфильм про антилопу, где золотые монеты обращались в черепки? Точная метафора жизни в России — нет ничего постоянного, даже признанного успеха, все приходится доказывать как в первый раз.

— То, что мы все привыкли работать в режиме цунами, значит, что как обычно мы уже не умеем? Вам удавалось хоть что-нибудь стоящее сделать спокойно?

— Не припомню такого. Краеугольные камни моей судьбы всегда случались вокруг невозможного. И в личной жизни, и в профессии. И да — когда ничто не предвещает бури, я стараюсь сама ее создать.

— А вы боитесь чего-нибудь?

— Войны. Я понимаю, что какие-то точки невозврата пройдены. Мы и так жили в не очень дружественном нам мире, но мир этот проявлял к нам интерес. Это важно. Русскую культуру невозможно поглотить, уничтожить, стереть. Ведь сколько раз мы проходили этот экзамен. Самое страшное время — 30–40-е годы XX века: репрессии, войны, чудовищные человеческие потери. Тем не менее культура возродилась. И даже те, кто уехал по доброй воле или несправедливому принуждению, продолжали оставаться частью русской культуры, обогащая ее своими талантами.

Опасаться надо не влияния извне, а изоляции. Изоляция — это стагнация, регресс, потеря масштаба. Иногда нужно целое поколение для преодоления последствий этого.

— И нас совсем исключат из международного контекста?

— Ну, какие-то люди будут прорываться, доказывая себя там, но это будут единицы. Обидно понимать, что, когда из нашей страны наконец могла политься широкая река, выросло поколение, готовое к встрече с западной культурой на равных (без холуйского трепета и невежественной самоуверенности), нам строят плотину и снова превращают этот поток в слабый ручей. Опять началось это дичайшее расслоение на официальную культуру и андеграунд.

Кто-то скажет, мол, и славно, андеграунд себя четче сформулирует, не будет невнятной середины. Но мы так долго шли к тому, чтобы соединить эти две части культуры. Появились художники — в том числе режиссер Звягинцев, — которые могут существовать в официальной культуре, касаясь острых углов. Это здорово, и это достаточно безопасный человек для официальной культуры, но мы и его загоняем в подполье.

— При этом андеграунд говорит о политическом и социальном в ежедневном режиме.

— Да. Но вы же понимаете, что «политика» сейчас и «политика» год назад — два разных разговора. Дуня Смирнова недавно в интервью говорила, что сейчас время помолчать и разглядеть друг друга. Я с ней, пожалуй, согласна. Но правильная ли это позиция? И долго ли удастся молчать? Я сама не могу поверить, что вот мы живем, а наша страна фактически ведет войну с соседним государством.

Я сейчас это произношу — а звучит как реплика из пьесы, которая даже не сегодня написана. Эта тема так шокирует всех, что по ней пока не сделано ни одного внятного художественного высказывания. Насколько проще, насколько яснее была, например, ситуация с Pussy Riot.

— Искусство может хоть как-то на это повлиять?

— У искусства нет таблетки против беды, происходящей здесь и сейчас. Оно может создавать вакцину только постфактум. Сейчас оно фиксирует события, но предотвратить ничего не может.

— А мне кажется, в такой ситуации важно продолжать говорить хотя бы для того, чтобы поддерживать диалог. Ваш фестиваль, существующий сегодня почти что на пепелище, он ведь тоже похожую функцию выполняет. Объединяет людей, дает им чувство локтя. Нет, все-таки не получается у нас сделать интервью о том, как ярко и смело мы смотрим в позитивное будущее.

— Ну, вы тогда просто не пишите про «беспросветное хорошо».

— Давайте закончим так: что вы посоветуете на фоне всеобщего вот-этого-вот нашим читателям?

— Я один важный вывод для себя сделала. Среди моих близких есть те, кто не разделяет моих чувств и взглядов на происходящее, и я волевым решением выключила эту тему из нашего общения. Мне кажется это правильным.

За последний год я видела столько людей, которые дружили десятки лет, а теперь разрывают отношения в ненависти. Семья и друзья — это моя ценность и приоритет. Я не хочу начинать войну вокруг себя. Достаточно позитивно?

Оцените статью

1 2 3 4 5

Средний балл 0(0)