Общество
Анастасия ЗЕЛЕНКОВА

“Уничтожить инакомыслие. Любое”

Близится очередная годовщина той страшной даты, когда в подвалах Минской внутренней тюрьмы НКВД в ночь с 28 на 29 октября 1937 года было расстреляно около ста деятелей белорусской культуры. В канун это-го трагического события «Салідарнасць» встретилась с писателем и исследователем истории репрессий Леонидом Моряковым.

«Да ты, парень, сумасшедший»

Десять лет назад тогда еще бизнесмен Леонид Моряков случайно узнал, что в октябре 1937-го в подвалах «американки» был расстрелян его дядя Валерий Моряков — известный белорусский поэт 1920-х г. Леонид бросил все дела и принялся исследовать судьбу своего родственника. Этот незапланированный «отпуск» тянется по сей день…

За прошедшие годы теперь уже писатель Леонид Моряков успел издать не только книгу, посвященную дяде, но и множество других, в том числе четыре тома энциклопедии «Рэпрэсаваныя літаратары, навукоўцы, работнікі асветы, грамадскія і культурныя дзеячы Беларусі 1794 — 1991», за которую недавно был удостоен учрежденной ПЕН-центром премии Францишка Богушевича.

— Когда собирал материал, — рассказывает Леонид Моряков, — довелось столкнуться с множеством судеб людей, которые так или иначе были связаны с Валерием Моряковым. И подумалось: а как же остальные?

Так в 2000 году появилась книга «Вынішчэнне», где было собрано около 600 кратких биографических данных репрессированных деятелей белорусской культуры. Издавать книги Леониду приходилось на собственные деньги. Как-то сами собой начали писаться и рассказы — соприкосновение с тысячами людских судеб подбрасывало писателю множество невероятных, трагических и неожиданных сюжетов. Моряков вспоминает, как принес в «ЛіМ» свой первый, еще сыроватый, как ему казалось, рассказ “Яблоня”.

— Редактор поинтересовался: «Еще похожие штучки имеются? Неси…» Так и понеслось. “Крыніца”, «Маладосць», «Полымя», “Неман”... Параллельно хотелось сделать что-то глобальное — не просто один сборник, а целую энциклопедию с полными биографиями всех репрессированных белорусов.

Первые два тома включали в себя все, что удалось собрать из разных энциклопедий и доступных источников. В процессе ра-боты появлялись все новые имена. Поэтому в третьем томе, который в 2-х книгах издан в 2005 году, насчитывалось уже 2,5 тысячи статей — причем большинство имен репрессированных там упоминается впервые.

Несмотря на то, что тираж энциклопедии составлял 50 экземпляров (на большее у Морякова просто не нашлось денег), она запросто конкурирует по популярности с книгам, которые выходили многотысячными тиражами. А в одной из центральных библиотек Минска Моряков даже бесплатно пользуется ксероксом.

— Сказали, что и так достаточно на мне заработали — за счет ксерокопий с моих книг. Это понятно: люди хотят найти своих близких: три тысячи репрессированных деятелей культуры — это ведь почти вся белорусская элита того времени.

А недавно Моряков даже продал свои личные четыре тома энциклопедии.

— Приехали «ходоки» из Москвы и говорят: желаем приобрести вашу энциклопедию. Объясняю: у меня только один экземпляр, один, последний. А они настаивают: назовите цифру. С деньгами у меня в последние годы туго — я же, так сказать, тунеядец — нигде не работаю, зарплату не получаю, а на тот момент и холодильник зря энергию потреблял… Прикинул в уме стоимость четырех томов и выдал: «Сто долларов!» Гости, не задумываясь, отсчитали по сто за каждый — то есть четыреста — и спокойно уехали.

Кстати, книги — не единственное, чем пришлось пожертвовать Морякову, чтобы продолжить работу. Истратив последнее, он вынужден был продать и автомобиль — надо же как-то содержать семью и работать дальше.

— Бывшие коллеги говорят: да ты, парень, сумасшедший, — улыбается писатель. — Возможно, — как-то ответил им. — Зато я знаю, для чего живу.

Большая концлагерная зона — Советский Союз

Изданные четыре тома энциклопедии — это только начало. Всего Леонид Моряков планирует выпустить не менее пятнадцати. Уже в конце этого года выйдут две книги о репрессированных православных священниках, подготовлен том о католических. И это первое (!) в мире издание, в котором собраны судьбы всех священнослужителей це-лого государства за сто лет. Морякову удалось обогнать даже Москву и Киев, где этой темой занимаются целые институты.

— Благодаря собранным памятным книжкам Минской и других близлежащих губерний стало возможным дать полную информацию о священнослужителях: а это 1,5 тысячи православных и около полутысячи католиков, — рассказывает писатель. — Есть даже элементы приключений и детектива, вводятся воспоминания очевидцев, скажем, тех, кто видел, как пытали и расстреливали приговоренных.

В скором времени будет готов еще один том — о репрессированных в 30-е годы учителях. За ними — очередь медиков.

— Я заметил, что уничтожались люди определенной сферы деятельности. И если со священниками — а фактически 100% из них были репрессированы — все более-менее понятно, то возникал вопрос: зачем же уничтожать учителей? Из двенадцати тысяч «вырезали» четыре. Причем большинство из них получали образование уже при советской власти. А медики? Казалось бы, в стране и так с ними была «напряженка». А тут раз — и за 15 минут приговорили к расстрелу. А инженеры, рабочие… Человек, можно сказать, за бесплатно работал на государство, приносил доход. И не малый. Не нравится он тебе, изолируй, отправь в лагерь. Так нет — расстрелять! Я долго не мог понять эту логику. Только потом, изучив тысячи судеб, понял: Сталину было наплевать на все, главное — уничтожить инакомыслие. Любое. Малейшее. Вырезалась интеллигенция. Даже та, что молчала, дышать боялась. Убежден: не случайно в Беларуси сталинские опричники уничтожили 90% интеллигенции, на Украине около 40%, у себя, в России, не более 15%...

Еще одна страшная страница нашей истории, которой Моряков планирует посвятить отдельный том — репрессированные дети. Есть информация даже о расстрелянных. Так, в застенках ГУЛАГа замучен сын известного писателя Янки Неманского…

— Ему было пятнадцать! — восклицает Моряков. — За что? За то, что отец писатель? И ведь такой мальчишка был не один. Кстати, и жену Янки Неманского тоже бросили в концлагерь. Правда, ей удалось почти невозможное — вернуться. Вернулась, да только на свободе прожила всего несколько лет. Просила, чтобы не умереть с голода, пенсию у государства, на которое отпахала бесплатно в лагере 10 лет. Не дождалась. Не дали и за мужа — писателя, которого при жизни изучали в школах!

Книга о судьбах репрессированных женщин — еще одна страница в планах Леонида Морякова. Удивительно, но слабые беззащитные женщины, по словам писателя, на пытках держались достойнее многих мужчин.

Главная же задача, которую Леонид определяет для себя, это показать «всю расстрелянную Беларусь». Финалом должна стать книга про концлагеря и тюрьмы. В ней будут даны карты с пометками, где какой концлагерь находился, кто из белорусов в нем был осужден или расстрелян, и даже сведения о начальниках этих лагерей, охранниках.

— На карте весь Советский Союз я поделил на концлагерные зоны. Такая вот сборная зона — Советский Союз, — говорит Моряков и вздыхает: — В последнее время все больше кажется, что я возвращаю эти тысячи людей с того света, из небытия в историю, а они меня, наоборот, клонят к земле. Если бы я знал, что это будет так сложно!

…И была одна ночь

Изучая судьбу своего дяди, Леонид Моряков обнаружил, что вместе с поэтом в ночь с 28 на 29 октября 1937 года было расстреляно около ста деятелей белорусской культуры. В следующем году исполнится семьдесят лет с той страшной даты. Как раз к этому событию должна выйти в свет книга Леонида Морякова «Только одна ночь».

— Надеюсь, она появится, что бы со мной ни случилось, — говорит писатель. — Основные разделы книги написаны. Компьютерный вариант на всякий случай хранится у друзей…

— А что может случиться?

— В книге, кроме биографий расстрелянных, есть сведения и о палачах, и о тех, кто отдавал приказы. Найдены и их фотографии. Вся эта информация собиралась очень долго, по крупицам. Она ведь до сих пор засекречена… Еще тогда, в 1930-е была проведена тотальная зачистка. Тех, кто расстреливал в 37-м, расстреляли в 38-м, а их, в свою очередь… Зачастую, палачи сходили с ума. Наверное, это не просто — расстреливать из ночи в ночь сотни беззащитных людей, среди которых были женщины и даже подростки.

В документах Моряков обнаружил сведения о том, что расстрелянные в ту кровавую ночь белорусские интеллигенты, были приговорены вовсе не местными НКВДистами. Еще за несколько месяцев до страшной акции Сталин, Молотов и Ежов в Москве самолично подписали соответствующие документы на расстрел примерно 60 белорусов. Правда, здесь, в Минске, уже проявили инициативу и «повысили план»…

Несколько лет назад Морякову представился шанс узнать подробности той ночи, и не только той. Оказалось, что один из исполнителей еще был жив. Палачу было под 90. С ним писателя обещал по-накомить бывший однокашник Морякова, по чистой случайности жив-ший в одном дворе с убийцей — с виду тихим, неприметным дедулей. Бывший НКВДист пообещал показать место расстрела писателей. Правда, не за просто так… Пока Моряков собирал нужную сумму, палач умер. Шанс, увы, был не использован.

— Рано или поздно мы все узнаем, — верит писатель. — Возможно, через 10 лет, а возможно, через двадцать… Ведь все скрупулезно фиксировалось: кто расстреливал, кого, где, когда. Документы доставлялись в нужное место по нужному адресу, из которого их так же тихо в конце 80-х — начале 90-х вывезли.

Сам Моряков считает, что белорусскую интеллигенцию расстреливали, как правило, в парке Челюскинцев. Печально же известные Куропаты становились последним пристанищем для простых сельчан, людей из народа.

— Но это ведь только одно из мест, а таких сотни, тысячи по всей Беларуси. Нигде больше так не зверствовали, как у нас, — говорит Моряков.

«Я никогда не прощу им тех блинчиков»

У Морякова в последнее время часто интересуются, как он относится к нынешним спецслужбам?

— Я не отвечаю на этот вопрос. Мои исследования касаются периода с 1794 по 1991 годы. Пока мне хватает этих двухсот лет. Современной ситуацией пусть занимаются молодые. Сейчас для меня важно рассказать правду о другом. Одно знаю точно: я никогда не прощу НКВДистам того, как в 1938 году моя бабушка носила в тюрьму блинчики, чтобы передать их своему сыну — моему дяде Валерию Морякову. Не в самые сытые времена, сама не доедая, бабушка умудрялась както насобирать на ту муку, положить в те блинчики хоть кусочек масла — о мясе и не мечтали. Но самое ужасное, что эти, не знаю как их назвать, принимали у бабушки блинчики, хотя мой дядя к тому времени уже год как лежал в засекреченной до сих пор могиле. Этого я не забуду. Бабушка еще вспоминала, что видела тогда же и жену поэта Тодара Кляшторного, который, как позже выяснилось, тоже был расстрелян той ночью.

Леонида Морякова уговаривают повременить с публикацией сведений о тех, кто принимал участие в расстрелах. Некоторые предлагают издать их биографии отдельной книгой.

— Может, когда-нибудь это будет сделано, но пока собрать всю информацию не представляется возможным, — считает писатель. — В первую очередь по причине массовых зачисток, которые тогда проводились. Некоторые из палачей, кому все же удалось дожить до 1939 года, когда расстрелы немного поутихли, остались в живых. Как правило, у них была сломлена психика. Многие жили тотально ненасытной жизнью: или много пили, или постоянно меняли женщин, шантажировали жен заключенных. Конспиративные квартиры использовались для встреч с любовницами.

Когда-то Леонид Моряков написал несколько статей, в которых были упомянуты не сами палачи, а литературные консультанты НКВД — те, кто помогал выявлять «нацдемов». Реакция на нее превзошла все ожидания. Одна из этих статей попала в руки сына такого литконсультанта.

— Библиотекари рассказывали, что он все никак не смог попросить обратно свой читательский билет, что-то мычал, однако язык его не слушался. Возможно, сын впервые осознал, за чей счет прошло его счастливое безбедное детство. А его папа прожил хорошую жизнь: когда все ютились в коммуналках, в удушливых хрущевках, их семья жила в шикарной сталинке, никогда ни в чем не нуждаясь. Может, папку, когда, он посещал тех, кому докладывал об «обстановке в стране», и блинчиками моей бабушки угощали…

Леонид Моряков честно признается, что хочет отомстить палачам.

— Я немного опоздал — они ушли из жизни. Но народ все равно рано или поздно узнает своих «героев». Лучше рано…

Трагическая смерть марксиста-шутника Макара Шалая

Следователи долгое время не знали, что делать с писателем Макаром Шалаем. Тот настолько хорошо изучил книги Маркса и Энгельса, что на все вопросы сыпал цитатами из книг «основоположников». Как-то НКВДисты решили ради шутки подослать к нему практиканта, чтобы тот самостоятельно поработал с Шалаем. Молодой следователь начал допрос строго: мол, признавайся, на кого работал, для кого шпионил. И Макар Шалай тихо так говорит: «На японцев. Японский я шпион». Практикант записывает каждое слово — еще бы, ведь раскололся человек, которого столько времени не могли раскусить опытные следователи. «И как вы доставляли шпионские сведения?» — спрашивает. А Макар: «Через Индию». — «А потом?» — «Потом на Польшу». Когда же пришел опытный следователь и прочитал записи о том, как японский шпион Макар Шалай доставлял сведения в Японию через Индию и Польшу, то понял, что Шалай сделал из практиканта очередного идиота, как ранее делал из них…

Трагическая часть этой истории в том, что НКВД есть НКВД. И хотя вскоре Макара Шалая выпустили, очевидцы рассказывали, что в одну из зим видели его босиком идущим из Минска… После шутки с практикантом Макара долго били, били пока не лишили разума. В 1937 году его, больного, снова схватили и расстреляли, как раз в ту самую «черную» ночь.

Знаменитое сопрано

Сергей Граховский был одним из тех немногих, кто вернулся из концлагерей. Он успел рассказать Морякову и о лагерях, и о той знаменитой «американке», и о следователях. Граховский также поведал писателю историю о встрече в неволе с известной певицей, которую в молодости очень любил: по двадцать раз прорывался на фильм с ее участием. Как-то в концлагере, проходя мимо баков с отходами, он увидел, как в помойке ковыряется грязное, седое, полулысое, беззубое существо. Оно было в лохмотьях, со вздутым животом. Развернувшись, это нечто с ненавистью посмотрело на Граховского, видно, опасалось, что тот позарится на помои. Глаза яростно горели… Увиденное настолько поразило, что Граховский не мог от ужаса заснуть. Ночью поделился увиденным с товарищем. И тот назвал ему фамилию — эта была та самая звезда, которую он много раз видел в кино. Сейчас звезда со вспухшим от голода животом погибала у помойки…

Оцените статью

1 2 3 4 5

Средний балл 0(0)