Беседка

Рэй Брэдбери: «Держитесь от интернета подальше!»

В архивном интервью знаменитый писатель, о кончине которого стало известно 6 июня, назвал политкорректность «дерьмом собачьим», рассказал, что считает самым страшным оружием человечества, и ответил на вопрос, верит ли в Бога.

фото John Kittelsrud

– Помимо детей научную фантастику читают по большей части мужчины. Почему женщины интересуются ею не в пример меньше?

– Что бы там себе ни думали борцы за права женщин, на земле две расы – женская и мужская. Мужской движут по большей части игрушки и наука, потому что единственное предназначение мужчин произвести потомство, а в перерывах между этим – убивать время. Поэтому им надо все время искать, чем себя занять.

В мужчинах, помимо воспроизводства потомства, не заложено никаких центров мироздания, а женщины, напротив, с ними рождены: они способны создавать вселенную, растить, вскармливать и пестовать ее. Мужчины по большей части читают научную фантастику, чтобы пытаться создавать будущее, а женщинам это не надо – потому что они сами и есть будущее.

– Многим не нравятся ваши разграничения по половому признаку. В интервью журналу People вы как-то заметили, что CD-ROM – штука больше мужская, чем женская, и на редакцию обрушился град писем от женщин, где вас называли сексистом.

– О да. Больше никакого секса с ними! (Смеется.)

Послушайте, все мужчины – чудаки, а молодые – так и вовсе психи. Мы любим игрушки. У меня их сотни, например. Так вот компьютеры – самые что ни на есть смазливые безделушки, вокруг которых мы носимся, чтобы почувствовать себя творцами.

– Но эти безделушки – еще и ключ к будущему, разве нет?

– Об Интернете говорят, что это якобы творческий инструмент для писателя. Чушь собачья. Я говорю: держитесь от него подальше и не трепитесь с людьми по всему миру, вместо того чтобы делать свою работу.

Нас всех дурачит Билл Гейтс с партнерами. Посмотрите на Windows'95, например. Чистое надувательство.

– Почему надувательство?

– Потому что не дает людям ничего нового. А, кроме того, купив эту штуку, ты тут же покупаешь еще с десяток сопутствующих вещей. Это сотни долларов от людей, которые такие траты не тянут.

Между прочим, Windows женщины тоже не покупают. Держу пари: если вы поднимете статистику их продаж, 80% покупателей составят мужчины. Молодые и старые психи, обожающие игрушки.

– Для человека, сделавшего имя на будущем, у вас слишком скептический взгляд на хайтек.

– Он не имеет никакого смысла, если ты не умеешь читать и писать. Ты никогда не получишь от него ровным счетом ничего.

– Однако в хайтек вовлечены и процессы, когда ты читаешь и пишешь, разве не так? Например, сейчас можно писать интерактивные романы, когда читатели выбирают повороты сюжета и говорят, что хотели бы видеть в книге.

– Никогда не говорите мне, как писать мои книги. Не пытайтесь придумать «лучший финал» и прочее. У меня нет на это времени.

– Что заставляет вас писать?

– До того как решить стать пи¬сателем, я решил стать волшебником. Я был маленьким мальчиком, который показывал со сцены трюк с фальшивыми усами, исчезающими по ходу фокуса. До сих пор иногда его показываю. Ну а потом волшебством стало написание книг.

А еще писатели пишут, потому что хотят, чтоб их любили. Меркантильно, наверное...

Но мне писательство помогло еще и в другом. Когда я начал писать по-взрослому, я сделал для себя главное открытие жизни: я всегда прав, а все несогласные со мной – ошибаются. Никогда никого не слушайте, всегда идите своим путем.

– Некоторые критики считают, что в вашей научной фантастике слишком мало науки и слишком много фантастики, чтобы можно было назвать ее серьезной литературой.

– Мне все равно, что говорят технические служащие книжно-фантастического бизнеса. Они беснуются так, как будто я совершил убийство и не сел.

Я использовал научную идею, чтобы выстрелить с ней раз и на всю жизнь. Вот этого-то они и не могут мне простить. До сих пор брюзжат, что 40 лет назад в «Марсианских хрониках» я неправильно описал атмосферу Марса.

– Вы знали Олдоса Хаксли. Каким он был?

– Очень вежливым. Настоящий английский интеллигент. Со всеми обращался как с гениями, что всегда льстило.

Однажды мы участвовали в публичных дебатах о будущем американской литературы. Впрочем, я был разочарован, когда Хаксли отказался признать фантастику единственным путем развития этой самой литературы.

– Ко времени вашего знакомства Хаксли уже вовсю практиковал психоделические трипы с препаратами. Не предлагал вам?

– Я дал ему правильный ответ: «Спасибо, нет». Я никому не позволяю открывать двери восприятия в моей голове – а то потом не закроются.

– Ваш «451 градус по Фаренгейту» предсказал непредсказуемое на годы вперед.

– Так и есть. Когда О. Джей Симпсон удирал по трассе от полиции и вертолетов, в «Нью-Йорк Таймс» написали: «Это же прямо финал «Фаренгейта»!»

Я посмотрел повторный выпуск новостей – боже мой, они ведь и впрямь правы. В финале моего романа Гай Монтэг убегает от книгосжигателей и наблюдает самого себя на телеэкранах каждого дома, каждой квартиры. Когда он окончательно сбегает из-под лап Механического Пса, жаждущее зрелищ общество недовольно настолько, что для его умиротворения убивают двойника Монтэга...

Но самое ужасное – это то, что еще 43 года назад я предвидел политкорректность.

– Неужто в «Фаренгейте»?

– Да. Босс-пожарный в одном моменте там описывает, как всевозможные меньшинства одно за другим затыкают рот мыслящему обществу, приводя пример: «Евреи не любят литературных героев Фейгина и Шейлока – надо сжечь все книги с ними, запретить даже всякое упоминание. Черным не нравится негр Джим (в оригинале у Марка Твена – Nigger Jim. – Прим. перев.), сплавляющийся на пароме с Гекльберри Финном, – сожгите или хотя бы спрячьте все книги о Томе Сойере. Борцы за права женщин ненавидят Джейн Остен как слишком неудобную и старомодную – сорвать с нее голову! Апологетам семейных ценностей неугоден Оскар Уайльд – твое место на параше, Оскар! Коммунисты ненавидят буржуев – убить всех буржуев!..»

Так все и происходит. Но если во времена «Фаренгейта» я писал о тирании боль¬шинства, то теперь я говорю о тирании меньшинств.

В наши дни остерегайся и тех и других! Первые пытаются заставить тебя делать каждый день одни и те же вещи, вторые пишут мне, например, что стоило бы уделить больше внимания правам женщин в «Марсианских хрониках» или придумать больше чернокожих героев в «Вине из одуванчиков».

– Вы что-нибудь отвечаете на подобные письма?

– Мой ответ обоим сборищам одинаков: большинство вы или меньшинство – идите к черту, прямо в ад, вместе со всеми, кто попытается говорить мне, что делать и как писать.

Сейчас все общество разделилось на разнокалиберные меньшинства, кото¬рые на деле суть те же книгосжигатели – они жгут книги путем их запрещения. Вся эта политкорректность, разросшаяся одиозными дебрями в студенческих кампусах, – дерьмо собачье.

– Вы явно не сторонник морали, пропагандируемой СМИ.

– СМИ? Да там только и новостей-то, что об убийствах и изнасилованиях, которые мы не совершали, похоронах, на которых нас нет, и СПИДе, который мы стараемся не подцепить. И на каждую новость – по 15 секунд.

Но, в конце концов, у нас до сих пор есть рука и пульт от телевизора, с помощью которых можно переключать каналы или вообще выключить все сразу. Всем своим студентам я советую никогда не смотреть теленовости.

– А как насчет журналов? Вы с детства были их заядлым чтецом. Как сегодня с этим?

– Сегодняшние журналы слишком глупы и дурковаты, чтобы их читать. Однако больше всего меня бесит то, что в них практически нет статей.

Когда-то меня восхищали Forbes и Fortune, но сейчас их содержание не разглядеть за рекламой. Именно это и заставило меня три года назад устроить всеобщий разнос на съезде ведущих редакторов и издателей Америки.

– Как это произошло?

– Из искры возгорелось пламя, как только я понял, какой прекрасный шанс мне предоставили, пригласив к участию в этом съезде. Я взял с собой наглядные пособия – выпуски Forbes, Fortune, Good Housekeeping, McCall's, Vogue и People. Взобрался с ними на трибуну, потряс страницами Good Housekeeping и говорю: «Позвольте мне сказать, в чем ваша настоящая проблема. Поищите здесь статьи – вы их не найдете».

Потом так же потряс перед ними журналами McCall's и Vogue: «И здесь то же самое».

Затем взял Forbes и Fortune. «Вот смотрите, – говорю, – здесь на левой полосе начало статьи, вы начинаете ее читать и вдруг видите справа рекламу на целую полосу». И бросаю журналы вниз с трибуны.

Вслед за тем хватаю People и спрашиваю их: мол, вы что, и в самом деле станете читать вот этот ад от Time Incorporated? И снова бросаю журнал вниз.

Делаю паузу, чтобы они отошли от шока, и объясняю: «Журналам этой страны надо больше думать об образовании. Вам же нужны читатели в будущем? И что, вы собираетесь вместо воспитания читателей продолжать их дебилизацию с помощью того дерьма, которое печатаете? Да вы же уже через пару лет окажетесь с голой задницей. Неужто вас это не пугает? Даже меня пугает. Измените свой продукт и пригласите меня снова на свой съезд».

Именно так и сказал – ну а вдруг, думаю, они хоть как-нибудь почешутся, вдруг я их хоть как-то пронял.

– Почесались?

– Долго мне хлопали. Потом ко мне подошла Кристи Хефнер (одна из дочерей Хью.Прим. ред. ) с поздравлениями. А я даже не знал, что PLAYBOY был представлен на том съезде.

На самом деле PLAYBOY ведь один из лучших журналов в истории, просто потому, что сделал столько, сколько не сделало ни одно другое издание. В свое время он печатал лучших мастеров короткого рассказа (в 50-х PLAYBOY активно публиковал Брэдбери.- Прим. ред.), не говоря уже о новеллистах и эссеистах, лучших деятелях искусства Америки. Проин¬тервьюировал чуть ли не каждого, кому было что сказать миру. Где еще найдешь такую палитру слога – от высокопарности до площадной вульгарности. (Смеется.) Я с самого начала полюбил PLAYBOY – потому что только у его редакторов хватало смелости заявить «Плевать, что скажет сенатор Маккарти», печатая отрывки из «Фаренгейта». Больше никому я бы их не продал – остальные просто боялись.

И еще одну вещь я скажу – и многие парни, выросшие со мной в доплейбойскую эпоху, с этим согла¬сятся: очень жаль, что у нас в отро¬честве не было PLAYBOY. Окажись он у нас в 14 лет, у каждого было бы куда меньше проблем.

– Вы оттачивали бы по нему писательский слог?

– Я вас умоляю! Там просто картинки замечательные. В наше время ничего подобного не было! И больше мне тут сказать нечего, кроме того, что Хью Хефнер – величайший из секс-революционеров.

– Почему вы стесняетесь описывать секс-сцены в ваших книгах?

– Не вижу смысла писать порнушку, если в твоей личной сексуальной жизни все хорошо. Зачем тратить на это время?

– Вообще довольно странно, что почти вся научная фантастика практически асексуальна.

– Научную фантастику делает определенный тип людей. Большинство из нас женятся поздно; многие – маменькины сынки. Я жил с родителями до 27 лет!

Подавляющее большинство научных фантастов, которых я знаю, взрослели очень долго. Они настолько глубоко погружены в свою тему, что до остального им дела мало.

– Вы никогда не водили машину.

– Ни разу в жизни. Когда мне было 16, я стал свидетелем ужасного ДТП с летальным исходом, погибло несколько человек. Домой шел буквально по стенке. От тяжкого ощущения отделался лишь через несколько месяцев и за руль садиться зарекся.

Но вне зависимости от того, вожу я машину или нет, автомобиль – самое опасное оружие человечества. Машины убили больше людей, чем войны. В этом году в ДТП по всему миру погибло более 50 000 человек, и никто даже не заметил.

– До недавнего времени вы слыли еще и единственным описателем будущего, боящимся летать на самолетах, не говоря уже о космических кораблях. Как вам удалось наконец отделаться от этой фобии?

– Как-то я ехал с шофером через Флориду, и это заняло целых три дня, потому что чертова машина ломалась в каждом селе на нашем пути. Где-то на второй лопнувшей покрышке мне было откровение. Отчетливый глас с небес прокричал: «Лети, дурачок, лети!» (Смеется.)

Сорок лет я боялся, что начну бегать по салону самолета и просить высадить меня прямо здесь и сейчас. А теперь вот летаю посто¬янно. Сажусь в хвосте, расслабляюсь, улыбаюсь в иллюминатор, почитываю журналы. Словом, веду себя так, как человек, который вовсе не боится летать.

– Вы верите в Бога?

– Я одновременно верю и в Бога, и в теорию Дарвина, что на самом деле одно и то же. Все это довольно таинственно.

Возьмите Вселенную: она была и будет всегда, что в принципе невозможно. Нет ей ни края, ни конца. Факт, что солнце дало жизнь планетам, потом планеты остыли, пошел дождь – и мы рыбами выползли на сушу из Мирового океана. Обрели руки, ноги, стали ходить, а не ползать. Как неживое вдруг реши¬ло стать живым? Вдумайтесь в эти вещи. Нет тому объяснения. Нет никакой теории.

Оцените статью

1 2 3 4 5

Средний балл 0(0)