Комментарии
Вадим Дубнов, Газета.Ру

Пародия - это правда

Новых политических анекдотов практически нет, потому что деятельность высшего начальства сама по себе является пародией. А на них анекдотов не сочиняют. Мой коллега, замечательный журналист, время от времени балующийся юморесками, два-три раза в неделю смиренно опускает глаза. А что ему еще делать, читая новости и пытаясь найти ответ на мой злорадный вопрос: а ты так можешь? Ты можешь в самых злобных фантазиях придумать что-нибудь вроде освящения патриархом точной копии меча Ильи Муромца? Он тупит взор с видом человека, профессия которого загибается на глазах, и уныло роняет: нет, не могу.

Он бессилен пред импровизациями своего конкурента – власти. Он никогда не сможет сочинить сюжет про камень с заложенным в него передатчиком, он не создаст оду в защиту выхухоли, не догадается, какой урон росту ВВП наносит упоминание купюр зеленого цвета, которые нельзя называть так, как они называются. Исследователи эстетики власти бьются над загадкой: почему нет политических анекдотов, а те, что есть – лишь унылые и бородатые перепевы? Да потому и нет, что ни один анекдот не сравнится с импровизациями власти. Анекдот на то и анекдот, чтобы нечто известное утрировать. Брежневские, скажем, брови, брежневские интонации. Что утрировать сегодня? Все сказано – и про сортиры, и про обрезание. Любой анекдот сегодня рискует превратиться в свою пошлейшую противоположность – в объяснение анекдота. Власть не боится быть смешной.

И в этом бесстрашии, как ни забавно, кажется, и заключается принципиальное отличие нынешней власти от советской.

То есть, советскую власть это тоже, конечно, волновало гораздо меньше, чем казалось при ее страсти сажать за анекдоты. Она просто как-то теоретически знала, что подлинный тоталитаризм не должен терпеть смешное, и не терпела. К тому же советская власть в самых смешных проявлениях несла на себе отпечаток известной величавости, словно напоминая о своих совсем даже не комических истоках. Вагнеровская эстетика этого высокого жанра несовместима с попсой, как недопустимы были заикания в плавной речи дикторов программы «Время». Жанр застоя – трагикомедия.

Недодиктатура, или, если кому угодно, недодемократия – это и есть тот самый фарс, в виде которого повторяется история. Лукашенко тоже чрезвычайно забавен, почитайте его цитатники, но он тоже не сажает тех, кто смеется.

«Наши» в своем плакатном творчестве изрекают: «Правда – это не то, что происходит, а то, что об этом говорят люди». В порыве смеха может подуматься, что среди них ни один не открывал Оруэлла. Напрасно. Кто-то открывал. Но, как заметил один мой знакомый преподаватель университета, среди его студентов кое-кто читает и Вебера. Из интереса к протестантской этике? Отнюдь. Исключительно для того, чтобы почерпнуть что-нибудь политтехнологическое.

Оруэлловские заветы – про настоящий тоталитаризм. Но на то он и фарс, чтобы все, к чему прикоснутся руки и мозги его технологов, получалось смешно. Каменные старцы на Мавзолее ничего не знали про пиар, у них имелось единственно верное учение на все случаи жизни и к шуткам располагавшее не больше, чем толкование библии средневековыми мирянами. Сегодня с какой-нибудь столь же универсальной теорией не получается, а вечный поиск национальной идеи сам по себе превращается в нескончаемое шоу. Без такой основополагающей мысли простор для фантазии и особенного юмора становится безграничным. Бог его знает, что бы при такой идейной свободе наговорили былые вожди. Но от совсем уж брутальных случаев кадровая политика партии страну, что ни говори, страховала.

Этапы большого пути к трибуне мавзолея был усеян такими испытаниями, что к вершине было уже не до выхухоли.

Многие же из нынешних в те времена едва ли дослужились бы до второго секретаря сельского райкома. В общем, это не Оруэлл, это Дарвин. По всем законам естественного отбора у героев новой природы совсем другая система органов и чувств. Им на мавзолее не стоять, у них мотивация несколько более прагматичная. У них нет времени на подбор слов, да они и прекрасно знают, что в этой филологии они не сильны. Но изощренности не требуется, чего никак не могут понять те, кто эти изощренные времена еще помнит. Они, последние эстеты, все ждут: что же такое хитроумное придумает власть, чтобы более или менее законно заполучить «Юганскнефтегаз». Они, даже узнав про «Байкалфинансгруп», до последнего не хотят верить, что все так просто. Что вместо кропотливого подбора отмычек, как это было принято у легенд взлома былых времен, теперь достаточно толовой шашки или просто грамотного удара ногой. Сначала даже немного обидно. Потом смешно. Как с камнем-передатчиком.

В этом и весь жанровый фокус: освящение точной копии меча Ильи Муромца из фильма Александра Птушко и переход в целях борьбы с терроризмом к назначаемости губернаторов, и осуждение ученого-физика за передачу корейцам секретных технологий, давно запатентованных в Америке – явления одного и того же эстетического ряда. И сколько ни копируй советскую эстетику, разница во времени все равно будет напоминать о себе принципиально обновленной живой природой.

Пародия сама превращается в первоисточник, выгодно отличаясь от него тем, что анекдотов про пародии не бывает.

Анекдот, хоть при тоталитаризме, хоть при демократии, – это проявление маленькой, но всеобщей радости не верить тому, что тебе говорят по телевизору. То, что мы привыкли называть управляемой демократией, оказывается, просто замена политических анекдотов одним-единственным сюжетом под обобщенным названием «На Муромской дороге», но рассказываемый с очень серьезным видом. Сюжет обречен на успех. История с высокотехнологичным булыжником, как сообщают социологи, нашла у большинства населения искреннее понимание. Если «Наши» в следующий раз сочинят плакат «Пародия – это и есть правда», они будут, несомненно, правы. Кроме шуток.

 

Оцените статью

1 2 3 4 5

Средний балл 0(0)