«Оглядев фигуру дублерши, Вертинская сказала: «Она сниматься не будет!»

Легендарный исполнитель роли Ихтиандра Владимир Коренев рассказал об отношениях с Анастасией Вертинской, почему чуть не погиб на съемках «Человека-амфибии», и как Юрий Гагарин спас опальный спектакль.

Про Ихтиандра я узнал в детстве — от своего дяди. Абсолютно слепого. Как-то дядя приезжал к нам в гости и ночевал со мной в одной комнате. По вечерам, в полной темноте он читал мне «Человека-амфибию» по специальной книжке со шрифтом Брайля. Дядины пальцы бегали по строкам, из окна были видны звезды. Читал он потрясающе! Я словно видел и Ихтиандра, и Гуттиэре, и дивной красоты подводный мир с кораллами и рыбами с глазами индийских красавиц.

А через много лет именно главная роль в фильме «Человек-амфибия» изменила мою жизнь. Ну как тут не поверить в судьбу?

В школе я сидел за одной партой с Ларисой Лужиной, и она как-то предложила: «Пойдем в драмкружок. Там мальчиков не хватает!» И я пошел. За красавицей Лариской потянулся.

Из нашего кружка вышло двенадцать профессиональных артистов, из которых четверо — народные. Первым поступать в столицу поехал Виталий Коняев. Ему завидовали. Потом в Москву отправились мы с Лужиной. Лариса сразу не прошла, а я с ходу поступил в ГИТИС.

Учебе довольно быстро стала мешать любовь: ссылаясь на частые недомогания, я прогуливал занятия, бегая на свидания к своей будущей жене. И однажды услышал разговор руководителя нашего курса Григория Григорьевича Конского с нашим педагогом Ольгой Андровской, которая в основном нами и занималась.

Конский спросил: «Оля, а почему Коренева так часто не бывает на занятиях?» — «Гришенька, ну он такой, болезненный». — «Это он-то болезненный?! Оля, он кончит жизнь, как Рафаэль Санти». — «Гришенька, я не знаю, как кончил жизнь Рафаэль Санти». — «Умер от полового истощения на своей любовнице Форнарине».

А вскоре в Пушкинский музей привезли «Мадонну» Рафаэля, и мы с курсом пошли смотреть. Выяснилось, что моделью послужила та самая Форнарина. Я долго ее разглядывал и пытался понять, в чем магия женщины, загубившей молодого итальянца, который регулярно употреблял в пищу апельсины и прочие витаминосодержащие фрукты... И тут я почувствовал на себе взгляд Конского, который наблюдал за мной с иронией. Мне казалось, он вот-вот мне подмигнет...

Я учился на последнем курсе, когда из Ленинграда в Москву приехал ассистент по актерам подыскивать исполнителя на главную роль для «Человека-амфибии». Режиссеру Владимиру Чеботареву нужен был на роль Ихтиандра артист, которого никто не знает. Это ведь фантастический жанр, где появляется существо необычное, из другого мира, которое выросло в море, по сути — инопланетянин.

Претендентов было много. Какой-то кавказец, чемпион по плаванию, предлагал Чеботареву, если тот его возьмет, «Волгу» и квартиру. Но режиссеру не нужна была «Волга». Потом, на встречах со зрителями, он говорил, что ему нужен был парень, у которого в глазах море, и девушка, у которой в глазах небо.

На главную женскую роль выбрали 16-летнюю Настю Вертинскую. Она уже была звездой после того, как сыграла Ассоль в «Алых парусах». И вот нас с ней стали учить нырять и плавать в Ленинградском институте физкультуры.

Изначально хотели снимать в Саргассовом море, богатом флорой и фауной. Но из-за недостатка финансов пришлось удовлетвориться Крымом, Черным морем, очень скудным в плане живности. Не было там ничего похожего на удивительные кораллы и рыб с глазами индийских красавиц, как в книге Беляева. И тогда наш оператор Эдуард Розовский придумал сделать большой аквариум в форме раструба, посадить туда редких рыб и закрепить перед подводной камерой.

Мне сделали специальные ласты из формопласта со стальными пружинами внутри — очень тяжелые. Ноги уставали, икры сводило судорогой. Многие сцены снимали на большой глубине.

Самым страшным стал момент, когда меня, привязанного к якорю, выбросили в море со шхуны. Внизу для меня был приготовлен акваланг. Но почему-то его не проверили, и он оказался пустой. А я же привязан, пока развяжут — я кончусь. К счастью, в этой сцене меня страховал тренер Рэм Стукалов, и он мне свой акваланг отдал, а сам стал выходить с большой глубины. Слава богу, он остался жив.

В другой раз меня спас Эдик Розовский. Снимали сцену, когда я, привязанный к цепи за пояс, ловлю жемчуг. Цепь была метров шестьдесят и весила килограммов сорок. Ее свободный конец над водой держал матрос. Но в один из моих прыжков со скалы он случайно цепь отпустил.

Это была катастрофа. Цепь потащила меня на дно. Всплыть с ней — невозможно, один я бы ее не поднял. Но Эдик увидел все через глазок камеры, быстро понял, что произошло, и, бросив камеру, поплыл ловить цепь.

Я и так был худой, а тут от всех этих нагрузок еще больше похудел. Для того чтобы моя фигура смотрелась прилично, мне делали толщинки из поролона — плечи, косую мышцу на спине. Мой костюм выглядел убедительно, но у него был огромный недостаток — он совсем не грел. А под водой на глубине всегда холодно. Особенно в бухте Ласпи, там внизу — холодное течение.

Хотя я был очень выносливым, но работать по много часов в день под давлением воды и при постоянном холоде — немыслимо. Оператор, его ассистенты, осветители — все в гидрокостюмах, под которыми у них свитера. А на мне тоненький комбинезон из хиланки — материи, из которой делают женские колготки. На хиланку леской были нашиты чешуйки из кинопленки — вот и весь костюм.

Когда стало понятно, что так продолжаться не может, костюмеры придумали для меня гидрокостюм — из тонкой резины, но все же какое-то время он сохранял тепло. Ну а на берегу держали наготове огромный, как у ночных сторожей, тулуп. Выбравшись на сушу, я первым делом кутался в него, после чего мне давали горячий сладкий кофе с коньяком. И вот я стоял в этой шубе под палящим солнцем в 30-градусную жару и трясся — все никак не мог согреться.

Конечно, у Насти Вертинской было совсем не так много подводных съемок, но с трудностями пришлось столкнуться и ей. Она молодец. Изначально плавать вообще не умела и научилась специально к фильму. При этом страшно боялась нырять, ее хотели заменить дублершей, профессиональной пловчихой.

Но когда Настя увидела крепко сбитую фигуру второй Гуттиэре, сказала: «Вместо меня она сниматься не будет, лучше я утону!» — и нырнула.

Настя училась в 9-м классе и в перерывах между съемками все время бегала с учебниками и тетрадками. Ей нужно было сдавать экзамены, и она усиленно к ним готовилась. Удивительно серьезной была эта девочка.

Многие были в Настю влюблены, но на расстоянии. Болтали, что у меня с ней на съемочной площадке случился роман, но это абсолютная ерунда.

Во-первых, она была еще школьница. Во-вторых, я только что женился. И жена Алена (актриса Алефтина Константинова. — Прим. ред.) всегда присутствовала на съемочной площадке. Фактически это был наш медовый месяц. Ведь свадьбу мы сыграли 2 апреля 1961 года, а съемки велись тем же летом.

Еще до того, как «Человек-амфибия» вышел на большой экран, его посмотрели критики. И совершенно не приняли, ругали. Зато в Министерстве культуры нашу работу оценили хорошо.

Закрытая премьера состоялась в канун Нового года, и Фурцева устроила по этим двум поводам банкет. Поднимая тост, она сказала: «Ваша картина — подарок Министерству финансов к Новому году», — имея в виду, что фильм будет успешным в кассовом отношении.

И действительно, только за 1962 год «Человека-амфибию» посмотрели более 65 миллионов зрителей. Фильм невероятно полюбился народу. Как и мой герой. Что было очень приятно, с одной стороны, но с другой — создавало неловкие ситуации.

В Театре Станиславского, куда по окончании ГИТИСа сначала взяли мою жену Алену, а следом за ней и меня, первой моей работой стала крошечная роль офицера в спектакле «Дни Турбиных». И когда я впервые вышел на сцену, случился конфуз — в зале начались бурные овации.

Меня тут же из этого спектакля убрали. Там серьезные артисты на главных ролях, например, Женя Леонов гениально играл Лариосика. Но даже ему так не аплодировали, как мне, еще ничего на сцене не сделавшему, — просто за то, что я в кино сыграл Ихтиандра...

Я понимал, что это ужасно. Мне пришлось много трудиться, чтобы мои товарищи стали ко мне с уважением относиться. И в первую очередь я последовал совету Ивана Александровича Пырьева, сказавшего мне: «Кончай играть героев-любовников, а иначе погибнешь».

Хотя после успеха «Человека-амфибии» предложения на романтические роли мне так и посыпались. Вместо этого я сыграл у того же Пырьева в «Свете далекой звезды» подонка, ужасного человека, который бросает беременную от него девушку. Поклонницы огорчались: «Зачем вы это делаете?! Зачем разрушаете образ?!» Зато теперь я мог нормально, полноценно работать в театре.

Однажды со мной пожелал познакомиться Юрий Гагарин (слава Ихтиандра все не утихала). Его привели за кулисы, и с тех пор Юра стал запросто заходить к нам. Мы с ним как-то быстро и легко подружились. Он был очень открытым и добрым человеком. Я делал ему пригласительные, и Юра пересмотрел весь наш репертуар. Причем в такие дни аплодисменты в начале спектакля звучали дважды: когда в зал входил Гагарин и когда поднимался занавес.

Для Юры закулисная жизнь была чем-то удивительным и манким. Артистам он помогал постоянно. Кому-то с квартирой, кому-то с установкой телефона или с путевкой на отдых.

Однажды он спас нам спектакль «Палуба» по пьесе Зорина. Речь шла о любви женатого человека и молодой девушки. Юра пришел на генеральный прогон и был впечатлен. Он и не знал, что спектакль в последнюю минуту решено было запретить по морально-этическим соображениям. И встретив где-то Фурцеву, на ее вопрос: «Что последнее вы видели в театре?» — Гагарин на голубом глазу ответил: «Был в Театре Станиславского на генеральной репетиции спектакля «Палуба». Замечательно! Мне очень понравилось!»

Говорят, рядом с Фурцевой при этом стоял тот самый чиновник, который запретил спектакль. Он не посмел возразить. Так «Палуба» была спасена!

В те времена Театр Станиславского — один из лучших в Москве. Там продолжали работать еще ученики Станиславского, например, Петр Глебов, который играл в «Тихом Доне» Гришку Мелехова. Фамилии многих широкой публике сейчас не известны, потому что они не снимались в кино. Звездами были Евгений Леонов, Евгений Урбанский. Потом пришел замечательный самородок Жора Бурков.

С Женей Урбанским мы поселились в соседних комнатах — он со своей женой Дзидрой (они были еще молодожены, сильно друг в друга влюбленные), я с Аленой. В кино Урбанский всегда играл социальных героев, да он и сам был рубахой-парнем: веселым, открытым, на первый взгляд совсем простым. Но стоило ему одеться подороже, и становилось видно, что он не совсем прямо уж человек из народа. Становились заметны удивительной красоты руки с длинными пальцами. И как-то невольно вспоминалось, что отец Жени был репрессирован, и сам Женя с мамой при Сталине не могли выехать с Севера...

Как-то маститый драматург принес в театр пьесу, в которой Урбанский должен был играть центральную роль. Суть пьесы отражала позицию партии: да, мол, были репрессии, но давайте посмотрим на это иначе, а лучше — закроем глаза. И Женя восстал: «Я не то что играть не буду! Я не позволю, чтобы в театре шла эта пьеса!» И он победил...

Однажды в нашу с Аленой комнатушку пришел незнакомый человек с коричневым портфелем. Представился, что из филармонии, сказал: «У меня в портфеле три тысячи рублей. Я заплачу вам эту сумму, если вы поедете со мной на гастроли. Начнем с Иванова. Там много женщин. Это ваша аудитория». — «Что я должен делать?» — «Побыть на сцене минут пятнадцать перед фильмом в качестве исполнителя роли Ихтиандра и поговорить со зрительницами. Этого достаточно!» — «Нет!»

Но он сделал победный ход — открыл портфель. Там были три перевязанные резинкой толстые пачки с купюрами. Прежде я таких денег не видел и сдался. Я должен был кормить семью. Даже за фильм «Человек-амфибия» я в свое время получил только 1035 рублей. И потом еще с «Ленфильма» пришла телеграмма с просьбой вернуть 32 рубля. Оказалось, мне переплатили. В картине я снимался год, и, значит, моя зарплата была чуть больше 80 рублей в месяц.

Когда я стал артистом Театра Станиславского, получал чуть больше — 85 рублей. Копейки по тем временам... В общем, я согласился...

И стал лихорадочно думать, что буду делать на сцене. Постоять пятнадцать минут перед фильмом я никак не мог. К каждому вечеру готовился, учил огромные чтецкие программы любимых поэтов, рассказывал о своих открытиях в литературе. За месяц я сделал 300 выступлений — по 10 в день. Еле выжил. Приехал домой просто бестелесный.

Моего прекрасного антрепренера звали Яша. Он возил в багажнике своей машины сырокопченую колбасу, чеснок и сухое вино, говорил: «Это поднимет мертвого».

С Яшей мы работали 10 лет и за это время объездили всю страну. У него было абсолютно гениальное чутье на то, куда вложить деньги. Отдав те самые мои первые три тысячи рублей, Яша сказал: «Поехали покупать столовое серебро». Я стал сопротивляться: «У меня мебели нет. Жена убьет!» Но в конце концов я его послушал, все до копейки истратил на серебро. И жена действительно ругала меня.

А через неделю звонит Яша: «Серебро у тебя? Сейчас приеду». — «Зачем?» — «Будем его продавать. Серебро подорожало на сто процентов!» Продали. Яша был счастлив, как ребенок: «Вот, слушай меня. Не слезая с места, ты получил еще три тысячи рублей!»

Яша помог мне проскочить период нищеты, который бывает у каждого молодого артиста, и я ему очень за это благодарен. Как и фильму, подарившему мне и возможность год за годом материально обеспечивать семью, и целое море зрительской, в особенности женской, любви.

То, что поклонницы обременительны, — это ведь актерские байки, кокетство. Мне нравилось, что увлеченных моим Ихтиандром женщин было так много. Нравилось, что подъезд расписывали губной помадой, что письма слали каждый год тысячами. Я, правда, их не читал, сразу складывал в огромную коробку из-под холодильника «ЗИЛ», которая стояла в подъезде.

Наверное, от всего этого я мог бы пойти вразнос. Но, видя безумие, которое вокруг моей персоны творится, мой отец провел со мной серьезный разговор, как и положено морскому офицеру: «Запомни, главное в твоей жизни — это семья, жена и дочь. Это нужно сохранить!» И я сохранил.

Считаю, что мне повезло. Повезло с женой, повезло с театром, и я не бегаю из театра в театр, не бегаю от женщины к женщине. Я сохраняю то, что имею и что ценю.

Мы с женой служим в Театре Станиславского уже больше пятидесяти лет. Я все это время в основном выбирал характерные роли. Но были и герои — Фердинандо в «Коварстве и любви» я сыграл 700 раз, а Робин Гуда — 1500. Сейчас играем с Аленой вместе в спектакле «Синяя птица». Я — Тильтиль, жена — Митиль. Текст Метерлинка чередуется с нашими воспоминаниями о жизни, которую мы прожили в театре...

Я честно прошел всю лестницу, чтобы занять положение первого артиста, которое занимаю теперь. При этом для кого-то я по-прежнему Ихтиандр. Во всяком случае, до сих пор для автографа мне подсовывают фото из фильма «Человек-амфибия». И слава богу!