«Лагутенко с позором прогнали со сцены»

Неожиданные откровения бывшего продюсера Земфиры и «Мумий Тролля» Леонида Бурлакова в «Караване историй»

— Все музыканты рано или поздно уходят от первых продюсеров. К Земфире я относился как к талантливому ребенку, но понимал, что когда-нибудь она выпорхнет из гнезда. А вот расставание с Ильей Лагутенко стало ударом. Мы были друзьями с детства, и я не представлял, что он способен меня предать...

Меломаном я был с пяти лет и в школе участвовал в круговороте винила по Владивостоку: юные любители музыки обменивались дефицитными пластинками. Я вставал в шесть утра, чтобы успеть до уроков на пару таких встреч в разных концах города.

Обычно винилы давали на день — переписать дома на бобины. Но однажды в руках оказался заветный Deep Purple, хозяин которого уступил мне пластинку всего на час. Домой я не успевал, и друг подсказал ближайший адрес парня, у которого имелся музыкальный комбайн для перезаписи...

Дверь открыл мальчишка с взъерошенной прической, широко улыбнулся: «Пожалуйста, только и мне копию сделай». Пока я возился с техникой, Илья (а это был именно он) удалился в другую комнату, из которой доносился оживленный разговор и гитарные аккорды...

Я не выдержал и сунул туда любопытный нос: человек пять мальчишек устроили что-то вроде репетиции. В одном из них я признал одноклассника, Лагутенко же учился на класс младше — в седьмом.

«У нас группа, «Бонни Пи» называется», — с детской гордостью сообщил Илья. И тут же принялся солировать на каком-то вымышленном языке: в нашей школе преподавали китайский, так что песня исполнялась на псевдоанглийском. Чаще других Лагутенко выкрикивал одно странное слово: «Наркотикер! Наркотикер!»

— А что, вы на русском не поете? — спросил я.

— У нас нет поэтов, — услышал в ответ.

Буквально назавтра я принес свой первый текст про звездочета... А раз группа сменила репертуар, мы с ребятами решили придумать и новое название, перебирали разные варианты: «Панк-рок бульдог», «Шок»...

А потом по телевизору показали советский мультик про Муми-Тролля, и мы, встретившись на перемене, единогласно его присвоили. Это был день рождения Лагутенко, который совпал с рождением бренда. На дворе стоял 1983 год, а окончание «й» добавилось только в девяностом, когда мы решили возродить группу. Илья сомневался в нашем успехе и сказал тогда: «Какие же мы «Муми»? Мы уже мумии!»

До этого мы с Ильей не общались несколько лет — первый раз наша дружба прервалась перед армией, когда Лагутенко имел наглость целоваться в подъезде с моей девушкой. Хотя казалось, ничто не могло разрушить наш мальчишечий бенд.

...Новый год мы встречали всем составом группы у Ильи дома: крутили пластинки, играли. Его мама могла зайти в комнату и со словами: «Что за фигню вы тут слушаете?» — вручить кассету Scorpions. Представляете?

А дедушка Лагутенко показывал кино на проекторе, где он танцевал на рояле. При том, что был солидным ректором университета! Они с мамой растили Илью вдвоем, отца он не помнил — тот скончался после неудачной операции аппендицита. И дедушка при случае старался побаловать внука: как-то втайне от мамы сунул ему восемьдесят рублей на новую пластинку Nazareth...

Спустя годы, во время записи клипа «Утекай», Лагутенко неожиданно позвонили, и он сообщил мне: «Все... Дед умер». Илья не попросил сделать паузу, но лично я всегда вижу тот момент в клипе, после которого его глаза потускнели...

В маму Ильи я совершенно влюбился: красавица, работница ателье мод — умела одеться сама и сыну с детства привила хороший вкус. А с подачи дедушки мы вместо пионерского галстука носили на шее шнурок, скрепленный брошкой — ковбойский стиль, за который нас в школе постоянно ругали.

Но это была мелочь по сравнению с тем, на какие авантюры подбивал друга я. Мама Лагутенко меня за это недолюбливала, и чуть что, я слышал в свой адрес: «Опять этот спекулянт... Втянул Илюшеньку!»

Хотя идею создать наше «Акционерное общество» я почерпнул из экономической книги, которую обнаружил как раз в квартире Лагутенко. Вместо акций у нас были все те же пластинки, на покупку которых члены общества скинулись по семьдесят рублей, — получилась коллекция в полторы тысячи винилов. Всего за десять рублей в месяц можно было на сутки брать любую пластинку, а за семьдесят — приобрести в личное пользование.

Конечно, для школьников это казалось целым состоянием, но я научил, как его заработать: «Экономишь по рублю на обед — семьдесят раз не поел и винил у тебя в кармане!» Одному мальчику мама оставила деньги на два месяца вперед и уехала в отпуск. Возвращается, а ребенок страшно исхудал:

— Ты чего такой тощий?

— А я у Лени пластинку купил.

Так наша пирамида рухнула, скандал был страшный, меня чуть не исключили из комсомола.

В общем, среди подростков мы считались самыми продвинутыми. Лагутенко одним из первых притащил из Москвы скейт и катался по улицам Владивостока. А наш друг Анджей, у которого отец жил в Америке, периодически получал огромные посылки с импортными вкусностями и вещами. Тогда мы запирались у него дома, включали на видике западные программы MTV и питались только иностранной едой.

Я стал устраивать самые модные дискотеки в городе. Сначала мы решили, что вести их будет Лагутенко, но тут выяснилось, что петь и говорить в микрофон — разные вещи. Илья зажимался, получалось косноязычно. И тогда эстафету принял я — как меломан: целую историю мог рассказать про каждую песню. И по два-три раза крутил «Мумий Тролля»...

Первые записи были сделаны на магнитофоне «Нота» — вместо барабанов мы били по деревянным ящикам, под которые подкладывали газеты (и получался разный звук). А альбом записывали уже в филармонии, где у нас работал друг. Делали это тайно, по ночам — проползали мимо будки спящего вахтера. Но именно тогда, услышав первые четыре песни альбома, у меня по спине побежали пресловутые мурашки, и я поверил, что все у нас получится!

Уже на тех дискотеках стала хитом знаменитая песня «Новая луна апреля», которую я написал после того, как первый раз уединился с девушкой. Возвращался с военных сборов домой, попал под дождь и вдруг понял, что забыл ключи. Попросился в гости к соседке — так у нас все и произошло... А потом я, глядя на ночное небо, сочинил:

Новая луна апреля

Осветила небосвод!

Но мы ей уже не верим,

Нам она ничего не несет.

То есть с девушкой дальше ничего не будет, но и жизнь уже никогда не станет прежней. И я очень смеялся, когда музыкальные критики приравнивали эту песню к апрельскому пленуму 1985 года, посвященному перестройке.

На идеологически грамотную песню группа прогнулась только раз, в 1984-м: мы участвовали в конкурсе, победителей которого должны были отправить в Москву. Нам уж очень хотелось прокатиться от Владивостока до столицы, и тогда я написал, а Лагутенко исполнил такие строки:

В чем виноват безработный,

Cказавший слово «нет»

Cвоему существованию,

Похожему на бред?

Впрочем, допеть ее не дали — с позором прогнали со сцены. Мало того, что Лагутенко сделал на голове невероятный начес и подкрасил глаза, его мяукающая манера исполнения была воспринята комиссией как издевка. А на самом деле Илья ничего не играл — он действительно так говорил.

Чего только не вытворяли... Однажды в два часа ночи стащили у входа в музей настоящую пушку — их там целый ряд стоял. Выкатили орудие на обочину дороги. Едет машина, я даю отмашку: «Ого-онь!» Авто резко разворачивается и газует прочь.

Мы были безбашенными ребятами. Как-то попали в милицию, но Илья дипломатично убедил стражей порядка нас сразу отпустить.

Наша рок-группа не была обделена женским вниманием. В Илью безумно влюбилась девочка Соня. Приходим к нему, а Лагутенко говорит: «Прячьтесь в шкаф: сейчас явится Соня, а я ей буду признаваться в любви!»

Мы с другом затаились среди вешалок с одеждой, а Илья произносит речь в лучших традициях романтических мелодрам... Соня плачет от счастья: «Илюшенька, а я-то как давно тебя люблю!» И тут мы с гоготом вываливаемся из шкафа! Девочка в слезах убегает... Но она стала героиней песни «Кассетный мальчик»: «К подруге Соне спешу вперед...»

Мы никогда не звали девчонок в наш мальчишечий круг, но в 1986 году я поссорился с Лагутенко именно из-за девушки... Еще в школе меня настигла первая любовь по имени Таня Титова. И видимо, я так восторженно про нее рассказывал ребятам, что всем хотелось с ней познакомиться. А Илья это сделал. Они даже целовались, о чем Таня сама мне потом рассказала.

Я счел это предательством и исчез из жизни Лагутенко. К тому же наши дороги стали постепенно расходиться: у него появилась компания, с которой он начал выпивать...

С Таней мы встречались еще полгода, а потом объявили родителям: «У нас будет ребенок». Те устроили скандал, после чего любимая без моего согласия решила избавиться от проблемы... Сделала аборт и уехала отдыхать в Евпаторию, а я так расстроился, что ушел добровольцем в армию. Оттуда Таня меня не дождалась...

Зато во время службы у нас наладилась переписка с Лагутенко, который через год тоже оказался в армии. Я заочно простил ему старую обиду — вдали от дома было одиноко, мы искали опору в дружбе. И в тех письмах строили общие музыкальные планы, сочиняли новые песни...

Илью в армии навещала будущая жена — подруга моей первой любви Лена Трояновская, а он все равно боялся, что девушка его не дождется, чем делился со мной в стихах: «С такой страсти я сразу в стойку. Но ревность, она была и будет ревностью, даже в эпоху перестройки». Однако в результате этих свиданий у них наметился ребенок, так что опасения Лагутенко не оправдались — после армии он сразу женился на Лене.

И тут уже настала пора Трояновской его ревновать: Илья учился на востоковеда, постоянно ездил в Китай по обмену. Однажды она даже порвала его загранпаспорт. Кстати, песню «Утекай» Лагутенко как раз написал на спор с китайцами: пообещал за два часа выдать хит на их родном языке, а уже потом перевел его на русский.

Жила их молодая семья небогато, и в начале девяностых Илья пытался мутить какой-то бизнес, но его все время кидали. Раз решил внедрить в наших краях чечевицу — выписал два вагона, заплатил, а потом шутил: «Где-то эти два вагона до сих пор гниют».

Так же и история с его переездом в Лондон началась с подставы: нашлась компания, которая надавала ему обещаний по работе в области бизнес-консалтинга (как Илья сам это называл), а потом не выполнила ряд пунктов...

Лагутенко же приехал в Лондон с женой, сыном и попросту оказался без крыши над головой! Повезло, что наш хороший знакомый снимал там трехкомнатную квартиру и пустил их к себе.

Какое-то время Илья работал в компании, которая приглашала богатых директоров из Москвы на всякие лондонские конференции — втюхивали туры раз в десять дороже реальной цены. Но «малиновые пиджаки» на это велись. Потом то агентство накрылось, и Лагутенко опять пришлось выживать.

...Зимой 1996 года я встречал Илью из Лондона в московском аэропорту. На борту он с итальянцем, соседом по креслу, выпил бутылку виски. Садимся в такси, Лагутенко говорит: «Завезем парня». Иностранец повторяет только три буквы: «МГУ».

На заднем сиденье мои попутчики продолжают заливать глаза. Мне становится тревожно, ведь никто из них не назвал точный адрес. Итальянца мы высадили прямо в ночь возле главного здания МГУ, где он продолжил свои «приключения в России». А сами потом минут сорок шарахались с Ильей по Марьино в поисках дома, куда переехала его мама с мужем и маленькой дочкой.

Это напоминало «Иронию судьбы...»: мы тупо подъезжали к разным зданиям, в которые Лагутенко долго и пристально вглядывался, пытаясь опознать. И, наконец, чудесным образом попали в точку.

К тому моменту я уже открыл свою звукозаписывающую студию «Декада» и музыкальный магазин СD Land во Владивостоке. А в Москву приезжал за товаром — познакомился тут со всеми аудиопиратами, помогал им собирать компакт-диски, советовал музыку, которую можно напечатать... И если мне негде было переночевать, я знал способ, как получить крышу над головой. И в тот раз привел Илью на развалы: «Смотри, в Москве все продается, тиражи огромные! Давай запишем альбом «Мумий Тролля» и через них издадим!»

Тогда, в апреле 1996 года, он прислал мне первую кассету, записанную в Лондоне. Она начиналась со слов: «Ну, я не знаю, может, это никому не нужно...»

У Лагутенко давно была другая жизнь, работа, жена, которая не верила в его музыку. Илья жил в районе Хитроу, над которым каждые пять минут с грандиозным ревом пролетали самолеты, — и та запись была выполнена в перерывах между этими полетами. Я включил ее — и опять побежали мурашки...

Спонсоров, которые вложились бы в «Мумий Тролль», найти не удалось: на первый профессиональный альбом я вытащил деньги из оборота своего магазина, треть дала моя мама (как потом выяснилось, назанимала у коллег-инженеров у себя в пароходстве). И я отправился в Лондон записывать с Лагутенко альбом «Морская»...

Илья был идеальным жителем этого Вавилона. Устроил мне экскурсию по району, где обитали одни черные. «Здесь травку продают», — указал на припаркованный к обочине BMW. Потом рассказал, как снять деньги в банкомате, чтобы тебя не ограбили.

С английским у меня было хуже, чем у Ильи. И когда мы пошли в кино, я его постоянно дергал:

— А что сейчас герои говорят? А сейчас?

— Отстань уже, иди учи инглиш!

Дома он был обычным, иногда раздражающимся по пустякам человеком. Мог нудеть в сторону супруги: недосолила, пережарила. Обычно Елена на это говорила: «Просто ему сахара в крови не хватает — сейчас чаю с конфеткой попьет, и настроение наладится».

Лена его безумно любила, и когда мы приходили со студии, на столе всегда ждал ужин. Она не ложилась спать, пока не дождется мужа. А я, к своему стыду перед Леной, знал обо всех его похождениях, но не сдавать же друга!

Как-то записывали песню с итальянской вокалисткой, Илья отправил меня домой к Лене, а сам уединился с девушкой. И мы с его женой до пяти часов утра сидели, разговаривали...

А потом пришел Илья, еле передвигая ноги, и виртуозно сыграл человека, который отпахал на студии двадцать четыре часа. При этом я видел, что и Лагутенко любит Лену, не хочет потерять семью, просто иногда не может сопротивляться своим страстям...

В турах к нему постоянно прилипали девочки-поклонницы. А как-то мы четыре часа слушали в дорогущей студии ужасные завывания нашей соотечественницы — просто внешне она была чудо как хороша!

В Лондоне у нас был знакомый, который владел информацией о том, где обедают-ужинают известные британские музыканты. И мы полтора часа ждали столик, чтобы сесть рядом с Дэймоном Албарном (вокалист Blur и Gorillaz). Конечно, оказались не одни такие — какой-то подвыпивший мужик уже впаривал ему свою пластинку.

Потом в Москве я разводил наших бедных представителей шоу-бизнеса, рассказывая, что Лагутенко общается в Лондоне со всеми мировыми звездами. И в подтверждение показывал фото, на которых Илья действительно стоял с ними в обнимку, пожимал руку или оживленно беседовал. Все эти кадры мы сделали в Музее восковых фигур мадам Тюссо!

Потом Илье удалось сняться в массовке фильма «Святой», где играл Вэл Килмер. И мы об этом столько говорили! Хотя вся роль заключалась лишь в том, что Лагутенко в костюме химзащиты переставил какой-то бак — даже лица под шлемом было не разобрать.

В Москве я раздал около ста пятидесяти кассет, но никто не хотел ставить «Мумий Тролля» в ротацию с его песнями вроде «Кот кота ниже живота» — стеснялись, ведь ничего подобного тогда еще у нас не было. Мы подписали унизительный договор с Rec Records, с Шульгиным...

Резкий перелом произошел после фестиваля видеоклипов «Поколение-96» — там за клип, снятый Михаилом Хлебородовым, мы получили приз. С этого момента «Мумий Тролль» стал собирать залы не меньше, чем Филипп Киркоров.

Своего старшего сына я назвал в честь Лагутенко, и когда Илье было шесть лет, он однажды прибежал ко мне и сказал: «Папа, как я ненавижу твой «Мумий Тролль»!»

Я был просто поглощен нашим проектом. Однако со временем понял, что Илья не столько сам дружил со мной, сколько позволял с собой дружить. Поэтому и на мой жест особого внимания не обратил. А когда я уже жил со второй женой в Москве и у меня опять родился сын, я его назвал Максимом — в честь радиостанции, которая с трудом, но согласилась поставить в эфир песню из нового альбома «Мумий Тролля» (как обещал ее директору).

Лагутенко тогда зашел к нам в гости и вместо поздравлений с рождением ребенка протянул: «Ну все, кончился рок-н-ролл!» Но он ошибся. Мои дети были сыновьями рок-н-ролльного полка. Я даже придумал специально для них настольную игру «Стереотопия», цель которой — стать легендой эстрады. Все восемьдесят восемь возможных ходов из нее я пережил на собственной шкуре. Сейчас у меня любимая жена Настя, и моим младшим дочкам — Маше с Дашей — только предстоит прожить на игровом поле папину биографию.

Самым счастливым временем было, когда мы с семьями обитали в «Мумий-доме», который сняли в поселке Железнодорожном. Особняк принадлежал бывшему снабженцу Брежнева: внешне весьма скромный и очень богатый внутри. Мы там жили как в хипповской общине: вместе репетировали, вместе справляли Новый год. А моя первая супруга на всех готовила. Изредка в гостях появлялась мама Лагутенко и старалась всячески участвовать в нашей жизни. Несмотря на эйфорию успеха, продолжала незаметно отстаивать интересы «любимого Илюшеньки». Особенно много упреков от нее посыпалось на мою голову, когда появилась Земфира...

Для того чтобы раскручивать новые музыкальные коллективы, мы вместе с Ильей создали компанию «Утекай Звукозапись». Однако к Рамазановой Лагутенко сразу приревновал и стал вести себя с ней по-снобски. Подкалывал, приходя на студию: «Развели тут джаз!»

Земфира закрывалась и на нападки не реагировала. Хотя изначально была настроена к «Мумий Троллю» очень хорошо: именно его альбом «Икра» подтолкнул певицу к тому, чтобы начать движение в шоу-бизнес. Она находилась в апатии, в поисках своего стиля, а потом, лежа в больнице у себя в Уфе, услышала Лагутенко и вдруг отчетливо поняла, какую музыку ей интересно играть.

Диск с ее песнями мне передали знакомые за кулисами фестиваля Maxidrom. И когда я его поставил, в голове возник странный симбиоз: в песне «Минус 140» Земфира была чем-то похожа на Лайму Вайкуле, в «Снеге» — на Аллу Пугачеву, а в «Скандале» — на Жанну Агузарову. И тут я понял, что певица, напоминающая сразу трех таких разных исполнительниц, — это и есть тот гениальный артист, о котором мечтает каждый продюсер!

Позвонил в Уфу, трубку взяла мама, позвала Земфиру. По голосу у меня было ощущение, что человеку лет за сорок — я представил женщину, которая повидала жизнь. А потом мы встретились в Москве у памятника Пушкину — ко мне подошла девушка двадцати двух лет в джинсах и растянутой футболке, коротко сообщила: «Это я, Земфира». Нахохлившийся воробышек. Сели в машину, спрашиваю:

— Зачем тебе это все нужно?

— Не твое собачье дело! — мгновенно вырвался у нее резкий ответ.

Я не обиделся — за талант мог многое простить. В отличие от других продюсеров. Потом выяснилось, что до меня Земфира ходила к Дмитрию Гройсману, но что-то у них не сложилось.

В следующий приезд я предложил познакомиться ближе, и Земфира осталась у меня на неделю. Мы просто общались, и это было очень кайфово — на земле не так много людей, с которыми можно поговорить о музыке на одной волне.

И тут мы с Земфирой оказались повернуты в равной степени. Смотрели кино, я показывал ей историю вымышленной группы Spinаl Tap — пародию на британский шоу-бизнес. Фантастический фильм «Бархатная золотая жила» о взаимоотношениях Дэвида Боуи и Игги Попа — о символической зеленой брошке поп-идола, которую первый музыкант крадет у второго. Тогда я сказал Земфире: «Сейчас ты забрала эту брошку у Лагутенко и, пожалуйста, никогда ее никому не отдавай». Может, поэтому она и не подпускает к себе близко никого.

Со мной, правда, Земфира закрытой не была, вела себя очень непосредственно. Могла сказать неправду и тут же признаться в этом: «Если бы я реально употребляла все, что мне приписывают, то просто была бы не в состоянии работать. Ну разве что покурить могу...»

У меня в гостях Земфире ни разу не пришло в голову вымыть посуду — она была выше быта. Хотя когда я заходил к ней потом — всегда накормит сырниками, угостит кофе. А когда я появился на пороге со своей дочкой Машей, Земфира тут же ее забрала и будто сама превратилась в пятилетнего ребенка. Аккомпанировала ей на пианино, а Маша пела «Крылатые качели». Земфира сняла со стены бабочку в рамке (одну из своей коллекции) и подписала моей дочери подарок: «Будь так же легка».

А потом мы с ней повздорили. Земфира позже позвонила: «Зачем ты Машу привел, я так не хотела при ней ругаться!»

У меня на память тоже остался подарок — отпечаток лица Джона Леннона на пленке. Как-то Земфира заехала ко мне на студию, где я записывал начинающий девчачий бенд. Села, стала слушать, девчонки чуть голоса не потеряли от такой чести. Потом звезда надавала всем профессиональных советов, как лучше петь-играть. И не свысока — очень по-простому.

Конечно, после Лагутенко с Земфирой мне было уже легче: во-первых, у меня было имя, во-вторых, ее талант оказался слишком явным. Но находились и те, кто выкидывал диск, не слушая: «Очередная певичка, у меня их столько!» Потом я заручился поддержкой «Европы Плюс», ОРТ, на котором стали показывать клип Земфиры в утренние часы, когда люди собирались на работу.

Правда, самый первый клип Земфиры на песню «СПИД» мы так и не решились никому показать. Снимать его собирались в Праге, а денег в пик кризиса 1998 года было впритык, так что я не мог поехать и проконтролировать певицу. Мы планировали отправить с ней Илью Лагутенко, который как стилист должен был помочь ей одеться. Но Земфира вдруг заявила: «Я хочу взять своего брата, оденусь сама». Мы пошли у нее на поводу...

Ролик получился хороший, только одна проблема — как в нем выглядит Земфира: черные круги вокруг глаз, всклокоченные волосы. Видимо, она показала стилистам фото Ширли Мэнсон из Garbage, но что к лицу одной певице, совсем не идет другой.

Журналисты сразу прозвали Земфиру «Лагутенко в юбке». Увидев ансамбль из кед, платья и гитары, я ей заявил: «Рок не девчачье дело». Земфира обиделась.

Я всегда говорил, что Илья — талантливый человек с гениальным вкусом, а Земфира — гениальный человек с отсутствием вкуса как такового. Все хвалили, какое стильное серое пальто Лагутенко надел в клипе «Дельфины», а он откопал его в тачке с уцененным тряпьем на барахолке и приобрел за один фунт. Он всегда это умел.

А клипы Земфиры до появления в ее жизни Ренаты Литвиновой мне не нравились. У певицы есть особенность — она как губка впитывает рядом находящегося человека.

Хотя Земфира не была лишена стремления быть сексуальной. Как-то приехала из Уфы и показывает фото, где она стоит в воде по пояс, без купальника:

— Смешная фотка, может, отдадим куда?

— А может, спрячем ее подальше?

Нет, Земфира потрясающе сложена, но зачем же так раскрываться? Мы с ней ругались и мирились постоянно: то она могла дверью хлопнуть, то я игнорировал в отместку ее концерт. На самый первый меня Константин Эрнст просто уговаривал приехать, а я показывал характер. Но в целом взаимопонимание у нас с певицей было такое, что мой юрист даже как-то советовал: «Женись, женись на ней!»

Рамазанова — труженик: встает в шесть утра и каждый день занимается музыкой. Если Земфиру просишь доработать песню, она говорит: «Я тебе лучше новую напишу».

А Лагутенко, наоборот, проще доработать. Некоторые композиции он перепевал по тридцать раз, а Земфира спела и отказывается от дубля: «Зачем? Ну хочешь, спою — будет один в один!» Я однажды в этом удостоверился и успокоился.

Однако когда выпустили первый альбом, я дал Земфире бумагу с ручкой и предложил оценить собственное творчество. Она сделала пометки напротив каждой песни: «Румба» — инертный ужас, «Скандал» — нервный ужас, «Непошлое» — жалко песню...» Общая оценка — три и роспись. Так что певица вовсе не была лишена самокритики.

Когда записывали альбомы на винил, Земфира сказала: «У меня ничего не осталось — я всегда выкидываю исходники, чтобы начать с чистого листа».

Наступил день, когда я услышал «Ариведерчи» из разбитых «жигулей» и понял: вот она, народная слава! Готовили тур, имя звучало... И я спросил у Земфиры:

— Чего ты ждешь от этого тура в финансовом плане?

— Я хочу купить «москвич», новый.

Я чуть не расплакался! А она натура аскетичная, еще — очень консервативна: ездит на одной модели машины последние пять-шесть лет, поменяла только двигатель.

В детстве я до дыр заслушал пластинку Queen. А в 2004 году Земфира подписала ее для меня у гитариста группы Брайана Мэя, когда они вместе спели на закрытом концерте в Кремле. Она учила песню по обложке моей пластинки — внутри были тексты. И это стало для меня лучшим подтверждением, что я все затеял не зря!

Сначала все меня упрекали, что взялся раскручивать девочку на пике кризиса. А в 1999-м только на Земфире мы и выезжали. Конечно, средств по-прежнему было в обрез. Когда приехали в Лондон записывать новый альбом, сняли хостел с двумя железными кроватями, завтракали в «Макдоналдсе»...

Мы договорились, что Лагутенко отложит из нашего общего бюджета десять тысяч фунтов на альбом Земфиры и передаст мне их при встрече. Звоню и слышу: «У меня денег нет — маме понадобились». А мы с певицей уже в Лондоне!

Земфира обиделась: «Где хочешь теперь ищи». И я за две недели по всей России деньги клянчил, друзья переводили по крупицам. При этом, как и в истории с моей первой любовью, Лагутенко вовсе не чувствовал себя виноватым в том, что подвел меня. На чужие проблемы ему было плевать.

Когда Земфира перекинулась к Насте Калманович, мама Лагутенко снова меня ругала: «Упустил золотую жилу!» Сначала вмешался старший брат Рамазановой, приехавший из Уфы: проверял все чеки, счета... Я показывал: вот, Земфира за все расписывается. А через год сотрудничества мне позвонили и сказали, что теперь ее делами будут заниматься другие люди — Настя Калманович с Шабтаем ее переманили. Пришли на все готовое... Я ответил, что на этот случай мы с Земфирой с самого начала обговорили отступные.

Деньги были небольшие, и на следующий день мне привезли нужную сумму. К финансовым вопросам Земфира относилась очень аккуратно — это редкая порядочность в нашем жестоком мире. Но ее уход я, конечно, переживал... Примерно так же, как переезд моего старшего сына в другую страну: был рядом и вот уже нет — у него своя жизнь. Но это не значит, что мы не будем видеться. И с Земфирой мы никогда не переставали общаться.

Последний раз в декабре прошлого года Земфира попросила открыть для нее интернет-магазин. И я увидел, что ее альбомы на виниле покупают во всем мире.

В январе 2015-го у меня состоялся второй в моей жизни разговор с мамой певицы, а в марте я неожиданно услышал, что ее не стало. Послал сообщение с соболезнованиями, но ответа не получил. Потом мне позвонили и сказали, что интернет-магазин Земфире больше не нужен. В сложные моменты жизни она всегда уходила в себя, не нагружала других людей своими переживаниями...

А после разрыва с Лагутенко в 2001 году я еще шесть лет выплачивал наши общие долги по «Мумий Троллю». Нехорошие люди приходили их из меня выбивать...

Илью это нисколько не волновало. Видимо, обиды и подозрения в отношении меня у него копились давно. И еще мама капала на мозги: «Он тратит наши деньги на других артистов!» А мы еле-еле справлялись с долгами. Нас постоянно ставили на бабки, и виноват в этом, конечно, оказывался продюсер. Как-то случайно я узнал, что концерт продают в два раза дороже, чем обещали нам...

Потом мы попали с залом в «Олимпийском». У меня попросили дать триста билетов для ветеранов чеченской войны, а охранники прокатали их на входе раз шесть... Этих полутора тысяч человек как раз не хватило, чтобы окупить зал. Я опять получал «подзатыльники» от мамы Лагутенко.

Последней каплей стало «Евровидение», куда Илья и ехать-то особенно не хотел. Шестого февраля мне позвонил Константин Львович Эрнст и говорит: «Ты знаешь, что у меня сегодня день рождения? Я хочу, чтобы ты сделал мне подарок и отправил Лагутенко на «Евровидение».

«Ну ладно, — отреагировал тогда Илья без особого энтузиазма». Мы записали песню в Германии. И в результате Илья обиделся, что занял двенадцатое место.

Я тоже расстроился: брел ночью по Копенгагену, сорвал с шеи свой розовый галстук и в сердцах швырнул в урну. С тех пор розовый цвет для меня несчастливый.

Ровно через одиннадцать дней после конкурса Лагутенко прислал мне сухое письмо: «Мы больше не работаем вместе». Группа должна была сто восемьдесят одну тысячу долларов, но самое главное, что двадцать из них занимала моя мама — на рекламу концерта в «Олимпийском».

— Вот эти деньги отдай, пожалуйста, — сказал я.

И получил ответ:

— Я ничего не знаю, до свидания.

Такое отношение к моим близким я простить Илье не смог. Тем более что мою маму он знал с детства. А его мама потом еще заявилась ко мне домой и забрала все награды «Мумий Тролля».

И после этого Лагутенко со мной еще и не здоровается! Однажды продефилировал мимо под руку с мамой — оба на меня даже не взглянули, мое приветствие повисло в воздухе...

А в 2002 году я по билету пришел на его концерт в Киеве, так ко мне сразу обратился охранник и, дико извиняясь, сообщил: «Вас попросили вывести».

Отстаивать соавторство восьми песен из репертуара «Мумий Тролля» взялась только моя супруга Настя. И добилась высокой чести: Российское авторское общество теперь каждый год перечисляет мне за них около пяти тысяч рублей.

Я ведь с Лагутенко даже контрактов никаких не заключал. Потому что воспринимал его не столько как артиста, а в первую очередь как друга: мы же когда-то переписывались в армии, мечтали вырасти и стать знаменитыми, отмечали на карте мира флажками географию будущих гастрольных туров. И в результате всего добились!

Но что в остатке? Сухие цифры и детские обиды: кто кого кинул, кто кого подставил. Такой вот шоу-бизнес...

Впрочем, я не жалуюсь на жизнь: редкому продюсеру выпадает удача раскрутить двух гениальных артистов. А мне повезло и в третий раз — в 2004 году из Самары ко мне приехали два юных рыжеволосых мальчика, которые вскоре стали известны как «Братья Грим». Вскочили на подножку уходящего поезда рокопопса.

Я продолжал искать талантливых людей — прослушивал по четыре-пять кассет в день. И, наконец, уловил это легкое и невинное настроение: «Хлопай ресницами и взлетай». Может, и не обратил бы на них особого внимания, но моя супруга вдруг сказала: «У меня эта песня из головы не идет».

При встрече я увидел двух одинаковых внешне и абсолютно разных по характеру людей. Костя — «колбасник», которому все равно, что продавать. Боря — гений, творческая личность со своими тараканами, мечущимися в голове. Они друг друга дополняли, но ужиться не смогли.

Это потом я выяснил, что их отец хвалил Костю и принижал Борю, чувствуя, что он не такой, как все. И это соревнование между братьями осталось навсегда.

Добавить строчку про Кустурицу во второй хит «Братьев Грим» предложил я — у ребят была песня только «про мокрую курицу». Мне же захотелось ее немного окультурить: «И ты после фильма Кустурицы шагаешь босиком по улице...» «А кто это?» — спросили «гримы». Пришлось им фильм показывать.

Я-то раскручивал проект для девочек, а выяснилось, что не совсем правильно выбрал целевую аудиторию. Мне хотелось, чтобы для одной песни в голосе у Бори появилась сексуальность, и я просто пригласил юную симпатичную девочку в студию, чтобы он пел для нее. Пришла, села, смотрит... И — не срабатывает! Хотя чувственность в голосе появилась, Боря догадался, что я хочу от него чего-то большего.

Он выезжал на таланте, но я не видел особого стремления стать «легендой рок-н-ролла». Мы могли заехать за ним: надо в аэропорт, а Боря еще спит — и группа чуть не опаздывает на самолет. То же самое происходило, когда арендовали дорогостоящие студии в Новой Зеландии.

У Кости было больше собранности, но не хватало таланта. А на исходе трех лет обоих братьев накрыла звездная болезнь: однажды после концерта их пригласил к себе в гости весьма состоятельный человек. Так они у него в доме напились, а потом справили нужду в дорогущую вазу. Ясное дело, что после этого многие заказы и корпоративы были для «гримов» закрыты.

Начались проблемы — а виноват опять оказался продюсер. Ну расстались они со мной в 2007 году, и ничего же не изменилось... Теперь братья стали тыкать друг в друга пальцами: «Ты виноват!» В результате Костя отобрал группу у Бори.

Ушли мои подопечные, а вместе с ними целая эпоха: «Мумий Тролль» разрушил в нашем обществе стену из комплексов, Земфира впервые на эстраде издала искренний человеческий крик, а «Братья Грим» просто подарили ощущение детского счастья...

Что остается на долю продюсера? Я по-прежнему прослушиваю по пять новых групп в день, но никого пока не слышу... А вот бы снова встретить гения! Поверить в него, дать ему крылья и отпустить, когда он решит лететь дальше без меня.