Комментарии
Фрэнсис Фукуяма, The Washington Post

История против него

В самом начале своей политической карьеры президент Венесуэлы Уго Чавес раскритиковал мое мнение о том, что либеральная демократия вместе с рыночной экономикой представляет собой окончательное эволюционное направление современных обществ — 'конец истории'. На вопрос о том, что будет после конца истории, он ответил одним словом: "Chavismo."

Мысль о том, что современная Венесуэла как социальная модель превосходит либеральную демократию, абсурдна. За восемь лет правления Чавес воспользовался нефтяным богатством своей страны для того, чтобы установить контроль над конгрессом, судами, профсоюзами, избирательными комиссиями и государственной нефтяной компанией. Чавес умеет привлекать к себе внимание — заигрывая с Кубой Фиделя Кастро, подписывая договор на приобретение российского оружия и непрестанно критикуя Соединенные Штаты. Благодаря этому, многие решили, что чавизм представляет собой новое будущее Латинской Америки. Сохранив ряд свобод, в том числе, относительно свободную прессу и псевдодемократические выборы, Чавес создал политическую систему, которую некоторые наблюдатели называют 'постмодернистской диктатурой' — не совсем демократической и не совсем тоталитарной; левацкий гибрид, обладающий легитимностью, которая никогда не была достигнута на Кубе или в Советском Союзе.

Поворот к этой постмодернистской левизне произошел в ряде стран Латинской Америки, в том числе, в Боливии, где Эво Моралес, близкий по своим взглядам к Чавесу, победил в прошлом году на президентских выборах. Тем не менее, в [западном] полушарии господствуют, главным образом, позитивные тенденции: демократия укрепляется, а предпринимаемые политические и экономические реформы сулят хорошее будущее. Венесуэла — не модель для региона; скорее, ее путь является уникальным, продуктом нефтяного проклятья, делающего ее более похожей на Иран или Россию, чем на латиноамериканских соседей. Чавизм — не будущее Латинской Америки, а, скорее, ее прошлое.

Как Венесуэла вышла на этот путь? Ответ: нефть, нефть и еще раз нефть.

Современный политический строй Венесуэлы является результатом договоренностей, достигнутых лидерами ее двух традиционных политических партий в 1958 г. в номере гостиницы в Майами. Благодаря подписанному ими пакту страна получила жизнеспособную демократию, сохранявшую стабильность на протяжении четырех десятилетий. Но стабильная политика не дала прочной экономики. С ростом нефтяных прибылей в 1970-е годы Венесуэла была избавлена от необходимости создания современной экономики, ориентированной не только на продажу энергоносителей. Вскоре экспорт таких товаров, как кофе и сахар, сошел на нет. И, вместо того, чтобы стимулировать социальную мобильность или укреплять общественные институты, две политические партии купили социальный мир, направляя доходы от продажи нефти в субсидии, государственный сектор экономики и покровительство.

Венесуэлу не затронул латиноамериканский долговой кризис 1980-х гг. — травма, которая для таких стран, как Бразилия, Мексика и Перу стала прививкой от самых худших форм экономического популизма. Вместо этого Венесуэла испытала катастрофическое падение уровня жизни, когда в 1980-х гг. начали снижаться цены на нефть. Если не считать энергетического сектора, страна никогда ранее не была частью глобальной экономики и не имела конкурентоспособных отраслей промышленности, которые могли бы помочь ей выбраться из кризиса. Чавес и другие леваки возлагают вину за проблемы Венесуэлы на глобализацию и 'неолиберальную' экономическую политику, но, на самом деле, страна никогда не пыталась по-настоящему глобализировать свою экономику, если не считать короткого периода правления Карлоса Андреса Переса в конце 1980-х — начале 1990-х.

С пришествием Чавеса к власти изменилось не так много, как считают его сторонники и противники. Недавний рост цен на нефть вновь вывел Венесуэлу из-под действия законов экономики. Правительство Чавеса приняло множество мер по контролю за обменом валюты, регулированию цен, ограничению прав работодателей, а также проталкивало торговые и инвестиционные сделки, основанные на политических соображениях. Все это продолжило подрывать и без того слабый частный сектор Венесуэлы. Однако, благодаря обильным нефтяным доходам, в последние два года начался резкий рост венесуэльской экономики. Люди почувствуют иррациональность чавесономики только после падения цен на нефть.

Особая история Венесуэлы показывает, почему Чавес не олицетворяет будущее региона. Такие страны, как Бразилия, Мексика и Перу, не обладающие нефтяными ресурсами Венесуэлы, знают, что за подобную дисфукнциональную политику приходится дорого платить: они экспериментировали с ней, и их постигла неудача. Неслучайно, что постмодернистский авторитаризм наиболее удачен в странах, богатых нефтью, таких, как Иран, Россия и Венесуэла. Президент Моралес вскоре обнаружит, что боливийский газ — не то же самое, что венесуэльская нефть. Единственный реальный партнер Моралеса — Бразилия, которую он уже настроил против себя, национализировав предприятия энергетической отрасли, принадлежавшие иностранному, в значительной мере, бразильскому капиталу.

Левые политики нового поколения, пришедшие к власти в других странах Латинской Америки, проводят курс, разительно отличающийся от венесуэльского. Возросла способность центральных банков и министерств финансов стран региона к проведению стабильной валютной и фискальной политики. В отличие от Чавеса, который политизирует венесуэльские институты, власти Мексики сделали Верховный суд и Федеральный избирательный институт политически независимыми. Бразилия и Колумбия увеличили автономию региональных правительств и пошли на эксперименты в области бюджета и образования.

Уже есть признаки недовольства Чавесом. Ругая США за вмешательство в политику стран Латинской Америки, президент Венесуэлы сам пытался продвигать своих союзников-популистов: Ольянту Умалу в Перу и Андреса Мануэля Лопеса Обрадора в Мексике. Соседи Венесуэлы негодуют и наказывают кандидатов-чавистов в ходе выборов. Не исключено, что Лопес Обрадор не стал президентом Мексики именно благодаря Чавесу, поскольку число голосов, потерянных им из-за негативного отношения избирателей к вмешательству Венесуэлы, вероятно, превышает разрыв между ним и победившим кандидатом.

Популярность Чавеса среди малообеспеченных слоев населения Венесуэлы объясняется его социальной политикой. Он начал проводить реформы создав, например, сеть клиник для бедных районов, в которых работают кубинские врачи. Он организовал субсидируемые столовые и попытался распределить землю среди крестьян. Некоторые их этих шагов — такие, как создание клиник — отвечают насущным социальным потребностям и должны были быть предприняты уже давно. Но, например, субсидии на продовольствие будет сложно сохранить после падения цен на нефть.

Отвечая на чавизм, нужно признавать, что в основе популизма лежат реальные социальные диспропорции. Сторонники экономической и политической свободы в Латинской Америке часто с подозрением относятся к крупномасштабным экспериментам в области социальной политики, воспринимая их как путь, ведущий к обрюзгшему государству благосостояния и экономической неэффективности. Но одна лишь свободная торговля вряд ли может удовлетворить требования бедных, и демократические политики должны предлагать альтернативный реалистичный курс в социальной сфере.

Увы, выработать оптимальную социальную политику сложно: не стимулируя бедных к тому, чтобы они помогали себе сами, она начинает увеличивать зависимость и неподконтрольный бюджетный дефицит. Правительство Лулы в Бразилии приняло программу перераспределения доходов в пользу бедных, но при этом ослабило процедуры, обязывающие родителей продолжать обучение своих детей в школе. Не является панацеей и рыночная политика: даже в Чили, где имеется хорошо развитая система высококачественного частного образования, весной состоялись студенческие протесты из-за низкого качества государственных учебных заведений.

Кроме того, демократические правительства Латинской Америки должны терпеливо работать над повышением качества своих общественных институтов — занимаясь такие простыми вещами, как упрощение выдачи лицензий на ведение бизнеса, гарантирование имущественных прав и борьба с преступностью. Здесь нет места шаблонным решениям: порой нужны локальные эксперименты, такие как 'открытая бюджетная политика', проводимая с начала 1990-х гг. в бразильском городе Порту-Алегри. Она предусматривает доступ гражданских групп к бюджетной информации и вынуждает политиков показывать, на что уходят деньги. Неэффективное государственное администрирование тормозит экономический рост и делегитимизирует демократические институты, прокладывая путь к кризисам и росту недовольства.

В декабре прошлого года рухнул мост, соединяющий столицу Венесуэлы с ее международным аэропортом. Поток машин был направлен через горы, что растянуло 45-минутную поездку на несколько часов. В настоящее время все движение осуществляются по запасной двухполосной дороге, а мост должен быть отремонтирован лишь через несколько месяцев. Обрушение моста символизирует то, что происходит в сегодняшней Венесуэле: пока Чавес летает в Минск, Москву и Тегеран в поисках влияния и престижа, инфраструктура страны разрушается.

Постмодернисткий авторитаризм Венесуэлы Чавеса прочен, лишь пока цены на нефть остаются высокими. Однако он явно отличается от тоталитаризма, поскольку оставляет место демократическому выбору и удовлетворяет реальные социальные потребности. На конференции лидеров делового сообщества, недавно проведенной здесь, я слышал, как многие выступающие открыто критикуют Чавеса, а ведущие СМИ цитировали их комментарии. В Венесуэле нет полицейского государства — по крайней мере, пока.

Чавизм остается угрозой. Но будущему Латинской Америки вовсе не суждено быть таким, если демократы региона смогут снизить экономическое неравенство, проводя инновационную социальную политику и повышая эффективность социальных институтов. Разумеется, такие события не ознаменуют собой конец истории. Всего лишь конец чавизма.

Оцените статью

1 2 3 4 5

Средний балл 0(0)