«Чтобы открыть Центр экспертиз пищевых продуктов, мы продали танк»

Как в начале 90-х по крупицам отстраивали белорусскую систему здравоохранения и какие заявления наших медиков о Чернобыле вызвали в мире эффект разорвавшейся бомбы, в нашей рубрике «История независимости» рассказал первый министр здравоохранения суверенной Беларуси Василий Казаков.

Фото Виктора Гилицкого, «Комсомольская правда в Белоруссии»

– Василий Степанович, вы стали министром здравоохранения Беларуси накануне развала СССР, финансирование резали по всем фронтам, налаженные связи и договоренности летели в тартарары. Что вы могли?

– Белорусская система здравоохранения была одной из лучших в Cоюзе, а союзная, по оценкам ВОЗ, – одной из лучших в мире. Единственное, в чем отставал Советский Союз, – это оснащение медоборудованием и инвентарем. В Cоюзе оно налажено не было, а в отношении зарубежных закупок существовали ограничения, – Василий Степанович весной отпраздновал 80-летний юбилей, но помнит события 25-летней давности до мельчайших подробностей.

Но никакого диктата со стороны Москвы мы не ощущали. В центре лишь издавали приказы о штатных нормативах и утверждали сметную стоимость строительства объектов здравоохранения свыше 3 миллионов рублей. Например, самостоятельно принять решение о строительстве 10-й минской больницы мы не могли – ее начальная стоимость была около 4 миллионов рублей.

«Мы на весь мир объявили о связи радиации и рака щитовидки»

– В то время было в порядке вещей не называть вещи своими именами? Онкологическим больным, например, не говорили, что у них рак...

– Считали, что это может повредить здоровью больного, но его родственники знали. Но по смертям и заболеваниям никакого причесывания у нас не было, наоборот, приписки карались по Уголовному кодексу.

– Будете спорить, что замалчивались последствия чернобыльской аварии?

– Неправда, в Беларуси этого не было. Я лично в 91-м на заседании Верховного Совета доложил о состоянии здоровья населения после чернобыльской аварии. Доложил и о росте заболеваемости раком щитовидной железы.

После развала Союза я и мои белорусские коллеги опубликовали в английском журнале сообщение о росте рака щитовидной железы и его связи с чернобыльской катастрофой. Это вызвало эффект разорвавшейся бомбы, до этого доказательств не было.

Чернобыль стал для меня головной болью: с одной стороны – паника населения, с другой – большая утечка кадров из загрязненной зоны. Меня за это даже Горбачев критиковал. Он прилетел с визитом в Беларусь в 91-м, посетил и загрязненные территории: Гомель, Ветку, могилевский Быхов.

В Ветке встретился с жителями, со всех сторон раздавались голоса: «Нам здесь плохо, мы болеем, врачей не хватает!» Михаил Сергеевич спрашивает: «Почему врачи начали уезжать из загрязненных мест?» Я ответил, что врачи тоже люди. И уточнил, что мы мало получаем помощи из центра, в том числе аппаратов УЗИ, которые необходимы для диагностики заболеваний щитовидной железы.

И все-таки кадровую проблему в загрязненных районах мы решили: отправляли врачей по контракту, платили тройную зарплату, давали жилье.

«Чтобы открыть центр экспертиз пищевых продуктов, продали танк»

– Есть мнение, что экономическим катализатором развала СССР стал Чернобыль: последствия трагедии были чудовищными, а помощь Москвы – минимальной. У белорусских медиков получалось расхлебывать ситуацию своими силами?

– Мы бились изо всех сил, пытаясь найти выход: для диспансеризации пострадавших от аварии на ЧАЭС открыли специальные диспансеры в Минске, Гомеле, Могилеве. На них в том числе лежала функция выявления рака щитовидной железы у детей, который рос в геометрической прогрессии: в 90-м – 16, в 91-м – 32, в 92-м выявили уже 64 случая. Мы открыли Институт радиационной медицины в Аксаковщине, с филиалами в Могилеве, и, для сравнения, в «чистом» Витебске.

– Эти институты открывались еще на союзные деньги?

– Да, это было заложено еще в союзный бюджет, но когда СССР распался, мы взяли на себя финансирование целого ряда учреждений союзного значения: Витебского мединститута, Института усовершенствования врачей, Института генетики, самостоятельно открыли Центр медицинских технологий, начали строительство Центра детской онкогематологии, Гомельского спецдиспансера, на базе которого сегодня действует Институт экологии и радиационной медицины.

Уже без Союза мы создали Центр пересадки костного мозга, открыли Институт эндокринологии – к сожалению, сейчас он не работает. Создали Центр экспертиз качества пищевых продуктов. Я хотел превратить его в Институт питания, с отделением диетологии. Но и его закрыли. А мы, для того чтобы его открыть, даже танк продали! Кебич продал, а на вырученные деньги закупили оборудование. Возглавил центр профессор Морох, заместителем стал профессор Коломиец – умы! И все это в кризисные 90-е...

Начало 90-х: совещание у премьер-министра Беларуси Вячеслава Кебича (Василий Казаков – четвертый слева)

Мы были благодарны любой помощи. Нас очень поддержала наша знаменитая гимнастка Нелли Ким. Она работала тренером в Южной Корее, пригласила к себе, и мы по дешевке закупили там 21 аппарат УЗИ.

Помогало и руководство республики: мы собирались у Кебича, его первого зама Мясниковича, совещались. Вячеслав Францевич согласился, что аренда помещений очень дорогая, и постановлением Совета министров уменьшил для нас ее стоимость вдвое. Переложил ее оплату на коммунальщиков и промышленные предприятия, которые тоже лежали, но снял с нас. Понимал, что нельзя отнять у людей и медицину...

«С трибуны депутаты кричали мне: «Дзе лекі?!»

– Василий Степанович, создается впечатление, что развал Союза за работой вы и не заметили.

– Трудно не заметить, когда приходишь в Верховный Совет, а тебе с трибуны кричат: «А дзе лекі?!» Чтобы существовать и не упасть, мы создали творческий коллектив по выработке вариантов существования нашей отрасли. Оптимальный – сохранить уровень и развиваться. Вариант выживания на случай ухудшения экономической ситуации предусматривал жесткую экономию, сокращение коечного фонда, сужение некоторых видов медпомощи.

– Но как можно было развиваться, когда перекрыли финансирование?

– Существовал бартер: правительство отдавало за рубеж калийные удобрения, лес, те же танки в обмен на медикаменты и медицинское оборудование. Сегодня я понимаю, что те сделки вряд ли имели экономическую выгоду, но тогда они были для нас спасением.

Несмотря на жесткую экономию, мы думали и о развитии новых видов медпомощи. Поехали в Лондон, изучать, как создать лучший центр по пересадке костного мозга – предполагалось, что из-за Чернобыля вырастет число болезней крови. К счастью, этого не произошло, зато наши начинания дали толчок для изучения стволовых клеток и новых методов лечения детской онкологии.

Так вот, стою я в Лондоне в очереди за обратным билетом, передо мной человек, с виду – обычный. Слово за слово познакомились, он оказался крупным российским бизнесменом Владимиром Семагой. Разговорились, он спрашивает: «Как у тебя там, в Беларуси?» Я выложил всю правду: «Очень плохо: нет лекарств, оборудования». – «Давай выделим вам через немцев кредит!»

Вернувшись, я доложил Кебичу, тот обрадовался: «Давай, под гарантию правительства!» Нам дали 30 миллионов долларов, и мы закупили лекарства, стало немножечко легче...

«Некомпетентные люди навязывали нам страховую медицину»

– После распада СССР надо было перейти на рельсы республики, подготовить закон о здравоохранении. Законодательных органов тогда не было, создавали руками своих специалистов. И мы одними из первых подготовили закон о здравоохранении, затем – закон о санитарно-эпидемиологическом благополучии.

– В начале 90-х была возможность ввести страховую медицину?

– Была? Да нам ее навязывали некомпетентные люди!

Страховая медицина на чем основана? На страховых отчислениях работодателя или самого работника. Но в то время почти все заводы стояли, откуда взять лишнюю копейку? В те годы это была бы полнейшая катастрофа!

– После развала Союза гиперинфляция превращала зарплаты в фантики, профессора ездили в Польшу за пуховиками и спиртом, сбывая добро на белорусских рынках. Как удерживали персонал?

– Врачам всегда платили мало, так повелось еще со времен Ленина, который считал, что медиков прокормят пациенты. Но в наше время врачи жили неплохо. Если работал на полторы ставки – получал 170 рублей. Была уверенность в будущем, приемлемые цены.

В начале 90-х нам приходилось корректировать зарплату врачей по нескольку раз в год. В этом помогал наш профсоюз, мы вместе теребили правительство – нам шли навстречу, поднимали оклады, не позволяя врачам разбегаться.

– Но ведь и ваши работники выходили на площадь митинговать?

– Да, однажды забастовали шоферы минской станции скорой помощи. Пригнали все машины на площадь Независимости.

Мы с заместителями вынуждены были ехать, просить вернуться на работу, после выискивая любые возможности, чтобы увеличить тарифы. Другого пути не было.

«Хиллари Клинтон пообещала выполнить мою просьбу»

– Мы развивали и международные связи: с Японией, Австрией, Италией, Германией, США. Я лично встречался с Хиллари Клинтон. Она прибыла в Беларусь в начале 90-х вместе с мужем Биллом Клинтоном, президентом США, это был государственный визит. Привезла благотворительную помощь от Министерства обороны США: и кровати, и белье, и оборудование, и даже еду для 9-й взрослой и 4-й детской клиник. Побывала в детской больнице, поговорила с малышами, с коллективом, беседа длилась часа три.

Еще до этого мы заключили договор о сотрудничестве между детской 4-й больницей, Минским мединститутом, нашим Институтом радиационной медицины, американским университетом Питтсбурга и Департаментом по атомной энергетике США. Они согласились полностью финансировать наш проект по преодолению последствий катастрофы на ЧАЭС, заключенный на 30 лет.

Это было до визита Хиллари Клинтон, но я вручил копию договора и ей. Попросил: «Госпожа Клинтон, вы там проследите, пожалуйста...» Она ответила: «Не беспокойтесь. Но если что, вы мне звоните». Жаль, что по независящим от нас и американцев причинам этот проект просуществовал недолго.

После визита в Беларусь Хиллари Клинтон прислала Василию Казакову письмо с благодарностью за приятную и насыщенную поездку

– В то время с валютой в стране было ой как сложно. Существовал ли негласный запрет на импортные лекарства?

– Такого не было. Я знал, что ни одно государство мира не производит полный набор медикаментов для обеспечения своей страны. Они создают брендовые медикаменты: 15, максимум 20 наименований, остальное закупают.

Чтобы спасти положение, мы часть государственных аптек передали в частные руки. Пробовали любые формы рыночных отношений, чтобы и людям помочь, и копейку заработать.

Хиллари Клинтон привезла в Беларусь гуманитарную помощь

Я понимал, что, как министр здравоохранения, должен отстаивать интересы своей отрасли. Поэтому в 93-м году опубликовал в прессе обращение к председателю Верховного Совета и главе Совета министров Беларуси о критическом состоянии здравоохранения и здоровье населения, предложил пути выхода из кризиса. Понимал, что руководству это не понравится. Но мне важно было показать людям, что я не молчу, что делаю и буду делать всё ради изменения ситуации...

Оцените статью

1 2 3 4 5

Средний балл 0(0)