«Берут за шкирку и говорят: «Пиши». Экс-политзаключенная рассказала, как просила помилования

Последние месяцы в Беларуси периодически отпускают политзаключенных по указам Александра Лукашенко. Сообщая об этом, пресс-служба политика часто подчеркивает, что все они «ходатайствовали о помиловании». Причем есть случаи, когда политзаключенных вынуждают писать их (как мы уже рассказывали, похоже, на этом зациклен сам Лукашенко). Так и произошло с Анжеликой, которую после 2020 года осудили по «политической» статье.

Имя собеседницы изменено. Мы также не называем статью, по которой она была осуждена, и период, когда была в заключении, в целях безопасности.

«Было видно, что им это зачем-то нужно»

Разговоры о том, что нужно написать прошение о помиловании, начались сразу, как только Анжелика попала в колонию. В карантине она была с другими женщинами, которых недавно перевели из СИЗО. О прошении руководство колонии говорило всем «политическим», вспоминает беларуска.

— Постоянно приставали: «Давайте пишите, давайте пишите», — рассказывает она. — Причем подходили ко всем разными способами. Кого-то запугивали взысканиями, ШИЗО например, кого-то, наоборот, уговаривали. Меня вот очень просили. Было видно, что им это зачем-то нужно. Говорили: «Посмотрите, вы же можете уже на праздники быть дома со своей семьей. Зачем вам тут сидеть? А так детей увидите. Понятно, что взглядов своих не измените — фигу в кармане, и подписали».

Остальных не особо торопили: поднажмут и отстанут. А меня очень сильно подгоняли. Я думала, если буду тянуть время, говорить, что подумаю, от меня отстанут. Ни фига.

Вообще для подачи прошения о помиловании нужна куча документов. Справки по месту жительства, с предыдущей работы, о том, что тебя возьмут на работу по освобождении, характеристики, поручительства — чем больше, тем лучше. Если есть дети — их свидетельства о рождении. Я думала, что, пока они эти все бумажки соберут, срок и закончится.

На деле все оказалось иначе. «Когда им очень нужно, вообще нет проблем с документами», — отмечает Анжелика. Справки с работы не понадобились, а подтверждение того, что есть где жить после освобождения, администрация колонии запросила сама, копия свидетельства о рождении ребенка у женщины была с собой. Этого оказалось достаточно.

— Однажды меня посреди рабочего дня вызвали к ним в спецотдел (отделение по работе с документами, через которое проходят запросы в суды, прошения, жалобы. — Прим. ред.). Я сижу себе, шью что-то на фабрике. И тут буквально за шкирку берут, сажают за стол и говорят: «Пиши». И я фактически под диктовку писала, — вспоминает женщина. — Вообще прошение о помиловании пишется в свободной форме, от души. Я спросила, о чем именно надо? Говорят: «Ребенок есть? Ну и пиши: «Я скучаю по ребенку, я такая законопослушная гражданка, нельзя же разлучать мать с дитем» (смеется). В таком духе все. Вышла страничка, даже чуть меньше.

«Если скажу «нет» — меня закатают под асфальт»

На следующий день женщине снова сказали прийти в спецотдел. Причем в большой зал, где обычно проходят различные комиссии:

— Меня быстренько опросили и стали голосовать, пропускают ли прошение о помиловании выше. Все ровненько проголосовали за. Чистая формальность, так как решение было давно принято.

Экс-политзаключенная уверена, что все происходящее явно инициировалось установкой сверху:

— Особенно это было видно по лицу начальника колонии Дениса Толстенкова. Что ему это поперек горла, но он ничего не может сделать, потому что приказ сверху. Если остальные могли просто нас не любить, побаиваться, не понимать, что с нами делать, или нейтрально относиться, то он политзаключенных ненавидел.

— Приятного мало, — описывает Анжелика свои ощущения от происходившего тогда. — Понятное дело, было возмущение: почему я должна просить помилование за преступление, которое я не совершала? Но, с другой стороны, прекрасно понимала: я им нужна настолько, что если скажу «нет» — меня закатают под асфальт. А сразу после этапа стало понятно, что бороться с этой системой изнутри бессмысленно. Это как с разгона биться головой в глухую стену. Зачем? У меня реально ребенок, я ему нужна. Я знала, что мои близкие и друзья в любом случае поддержат. Это было самое важное.

«Были на 200% уверены, что меня отпустят»

После того как администрация учреждения решает пропустить прошение о помиловании наверх, из женской колонии оно отправляется в суд Железнодорожного района Гомеля.

Там обращение Анжелики рассмотрела соответствующая комиссия, и потом его передали Лукашенко. Заняло это около двух-трех недель. Политзаключенная говорит, что не питала больших надежд на освобождение:

— Я им не верю, поэтому сразу запретила себе надеяться. И отказ для меня не был таким сильным ударом, как для еще одной заключенной. Она писала прошение и очень надеялась, что ее отпустят. Хотя я пыталась ее настраивать, что не надо, обрадоваться всегда успеешь. И когда отказали, то ей было очень сложно выгрести из полной апатии.

Но не надеяться совсем было сложно. В том числе потому, что за несколько дней до решения администрация колонии настраивала Анжелику на то, что она выйдет.

— Они были на 200% уверены, что меня отпустят, но в итоге пришла бумага с отказом. Причем там была такая неоднозначная формулировка: понятно, что точно не помиловали, но как будто и не совсем отказали, — рассказывает беларуска.

Анжелика признается, с таким поворотом справиться получилось. Но все равно без огорчения не обошлось:

— Конечно, хотелось домой. Но, с другой стороны, как бы адвокат ни говорил, что не буду сидеть срок до конца, я была морально готова, что раньше не выйду. Поэтому в общем в моем психическом состоянии ничего не изменилось. Конечно, было грустно. Но это не стало каким-то ударом.

Почему администрация так настаивала, но прошение не одобрили? Собеседница уверена, что ее и правда собирались выпустить, но в последний момент, скорее всего, что-то произошло, и власти передумали.

«Знают, что их не будут презирать за написанное прошение»

По словам Анжелики, многие политзаключенные в целом относятся к прошениям о помиловании негативно.

—  Не хотят писать чаще всего по двум причинам. Первый фактор — это собственное мировоззрение, психологический настрой, нежелание признавать вину за то, что не делали. Второй — мысли о том, что подумают другие. Поэтому раньше старались избегать этого, если была возможность. Видели, что пишешь — не пишешь, ситуация не особо меняется, — объясняет женщина.

Беларуска отмечает, что администрация не всегда требует просить о помиловании, иногда говорит просто признавать вину. Это собеседница объясняет разнарядкой сверху: колонии нужен процент людей, которые «покаялись».

— Они должны проводить работы по перековке «преступников», — рассказывает она. — И одним из показателей выполнения плана являются признания вины. Вот, мы работаем, эти граждане осознали, что они были неправы. Так понимаю, что, если никто не признает вину, они получают по башке. А, естественно, получать они не хотят, поэтому делают все, чтобы поставить эту галочку.

Анжелика говорит, что уже после ее освобождения давление на политзаключенных усилилось. Те, кто не хотел признавать вину или писать прошение, могли за это попасть в ШИЗО. Но чем дальше продолжаются репрессии, тем больше политзаключенных соглашаются просить помилования сами.

— Сейчас люди видят, какое идет давление, и более рационально относятся ко всему. Знают, что их не будут презирать за это. К тому же, думаю, после того, как стали выпускать людей, большинство все-таки пишет с надеждой, а не просто чтобы отстали, — считает Анжелика.