Александра Захарова: «В России считается, что на кладбище пора ползти, если тебе за двадцать пять»

Актриса рассказала, зачем отец бил её по болевым точкам, всё ли в профессии решают деньги и связи, и что думает о новом тренде «женись на женщине втрое моложе себя».

Первое, что приходит на ум при виде Александры Захаровой, — ручей: тоненькая, светлоглазая, с нежным голосом. Но уже через десять минут разговора вспыхивают изумрудом знаменитые захаровские глаза, и ручей прямо на глазах у изумленной публики превращается в полноводную реку — с порогами, омутами и стремнинами...

Ее смех легко перекрывает ресторанный гул, улыбка становится не по-актерски щедрой — да плевать, что от улыбок появляются мимические морщины, — а запретные темы, их просто нет. В отличие от большинства женщин Александра Захарова не скрывает свой возраст и не боится говорить о времени. Оно и понятно: какой может быть возраст у реки?

-- Саша, как успешная актриса и дочь великого режиссера что бы вы сказали людям, которые уверены, что в актерской профессии всё решают деньги и связи?

-- Я скажу банальную правду: купить профессию нельзя. Никакую. Можно купить диплом врача, но корочки не сделают вас хирургом.

На каком-то этапе можно купить кино — сценарий, команду, рекламу. Но обмануть публику можно только один раз. Если человек ничего не умеет, то всё закончится очень быстро.

Что касается связей… Ну, во-первых, я, будучи дочерью режиссера, первые десять лет провела в массовке, и свое право на главные роли мне пришлось доказывать дольше и убедительнее, чем многим моим сокурсникам, чьи родители не имеют никакого отношения к театру.

Во-вторых, взять хотя бы Мишу Ефремова. История, стоящая за ним, безусловно вызывает у публики дополнительный интерес, все ведь знают, кто его папа. Но если бы сам Миша был бездарен, его раздавили бы с еще большей скоростью, чем какого-нибудь самородка из Магнитогорска. Я вообще не очень понимаю, почему мы так уважаем династии врачей, учителей, металлургов и с таким предубеждением относимся к династиям актерским.

-- Возможно, потому, что работа актера абсолютному большинству людей представляется куда более легкой, чем работа металлурга.

-- Я не стояла у доменной печи и могу только догадываться, насколько это тяжелый хлеб. Но и сказать, что актерство — это сплошной праздник, тоже не могу.

У нас тяжелая профессия, которая, при всех ее плюсах, калечит морально и физически. Я за один спектакль «Пер Гюнт» теряю два килограмма.

А потом, есть вещи пострашнее усталости и потери веса. Актер, возможно, самая зависимая профессия в мире. Мы всего лишь краска в палитре режиссера. И если тебе повезло, если ты попал к тому, кто захочет этой краской рисовать, ты состоялся. Нет — можешь быть сколь угодно великим и всю жизнь играть эпизоды.

-- У вас случались моменты, когда хотелось всё поменять?

-- Конечно. Другое дело, что в итоге я всегда оставалась в своей колее. Но и в этом есть своя прелесть. Когда жизнь привычная, как разношенные уютные тапочки.

-- У Марка Анатольевича есть разделение: это актриса Александра Захарова, а это моя любимая дочь Сашенька?

-- Лучше, конечно, спросить у него. У меня такое разделение есть, но появилось оно не сразу.

Марк Анатольевич всегда был ко мне более внимателен, но и более строг, временами безжалостен. И однажды, после очередной репетиции, я его спросила: зачем же ты довольно зло и при всей труппе говоришь мне такие жестокие вещи, зачем бьешь по болевым точкам, которые, как хороший режиссер, угадываешь с первого взгляда? Он ответил: потому что я тебя ращу и знаю, что ты можешь стать Актрисой.

Со временем я стала понимать, что в его резкости и в том, что он очень редко говорит мне что-то одобрительное, есть свой резон.

-- Саша, после «Криминального таланта», в котором кроме таланта актерского вы продемонстрировали совершенно роскошные ноги, казалось, что вы будете выпускать по два фильма в год… Что же случилось?

-- За ноги спасибо. «Криминальный талант» был попыткой догнать последний вагон уходящего поезда. Под поездом я имею в виду отечественное кино, которое в 90-х практически умерло.

В том, что тогда снимали, я мелькать не хотела: кино ради кино меня никогда не интересовало. За роль Саши Рукояткиной меня зауважали даже те, кто раньше поглядывал в мою сторону скептически. И мне не хотелось лишиться этого уважения, снявшись в какой-нибудь ерунде. Интересных ролей в кино для меня не было. Зато театр жил, жил бурно, интересно, хотя временами и непросто. Не могу сказать, что я очень страдала без съемок. Была уверена, что все еще впереди.

-- Почему «была»? Сейчас такой уверенности уже нет?

-- Конечно нет, время ведь не стоит на месте. Вот мы живем, просыпаемся каждое утро, и нам всё кажется, что мы молодые-молодые и что так будет всегда.

А потом вдруг наступает момент, когда время невероятно убыстряется. Не просто идет — летит, несется!

В детстве каждый день был длинный, как год. А сейчас всё так спрессовалось — всё время куда-то бежишь, с кем-то говоришь…

Когда я была маленькой, мы жили на Ордынке напротив фабрики «Рот Фронт», и у нас дома не было телефона. И одной из самых ценных монет была монета в две копейки. Родители собирали эти двушки и по вечерам, когда отец с мамой ходили гулять, они заодно обзванивали из автомата друзей. А сейчас у меня три мобильника.

Жизнь меняется, это нормально. И в том, что со временем приходится отказываться от некоторых своих планов и мечтаний, нет никакой трагедии. Достаточно просто принять факт: время, обстоятельства и возраст меняют человека, делают его другим. И жить исходя из этого факта.

-- Не очень-то приятно женщине принимать такие факты.

-- Неприятно, но необходимо. Когда мне было под сорок, у меня случился некий водораздел: я поняла, что в моей актерской жизни появились вещи, которые я делать больше не могу и не должна. И я перестала играть Нину Заречную, ушла, отдала эту роль молодой актрисе.

Решение было трудное и шло не от внешности, просто я поняла, что моя актерская энергия изменилась. Ушла юность, ушла свойственная молодости абсолютная свобода, бесшабашность. Нину, Джульетту, Офелию должны играть молодые.

-- Сколько лет было той «молодой» актрисе? Тридцать?

-- Двадцать пять. Но дело не в цифрах, дело в ощущении себя. В молодом человеке есть некая трогательность, как в щенке, который, несмотря на свои расползающиеся лапы, чувствует, что способен покорить весь мир.

Нет, я не записываю себя в пожилые. Но всему свое время, и мне бы не хотелось быть престарелой дюймовочкой — ни на сцене, ни в жизни.

-- Многие женщины сейчас не без гордости говорят: в свои сорок пять я чувствую себя счастливее, чем в двадцать, я умнее, я лучше выгляжу…

-- Умнее и счастливее — отчего же нет? Но насчет «выгляжу лучше» — ну неправда!

Можно выглядеть осмысленнее, можно выглядеть ухоженнее, можно дороже одеваться. Но молодость и ухоженность — не одно и то же. Тем более в обществе, где юность возведена в культ.

-- Да, Москва и Россия в этом смысле совершенно безжалостны. Если тебе за тридцать, заворачивайся в саван и ползи на кладбище…

-- Не совсем так. На самом деле считается, что на кладбище пора ползти, если тебе за двадцать пять.

В Германии мы как-то зашли в маленький ресторанчик и увидели там компанию восьмидесятилетних женщин. Отец говорит: «Какие снегурочки». Снегурочки что-то праздновали — пили вино, пиво, потом их всех обнесли коньячком… А потом они расселись по своим автомобилям и уехали.

У нас это невозможно, у нас старость не может быть такой активной, веселой, общительной. А вообще не страшно стареть — страшно болеть.

-- А что вы думаете о новом тренде «женись на женщине втрое моложе себя»?

-- Мои родители периодически спорят, сколько лет они прожили вместе — 56 или 58. И в таких случаях Александр Анатольевич Ширвиндт говорил: а это де-юре или де-факто?

Люди, когда долго живут вместе, становятся похожи. Мало того что у них кардиограмма и давление одинаковые, они и внешне как-то мимикрируют друг под друга. Блондинка темнеет под мужа, муж под нее немного седеет… И это уже не муж и жена, это уже единый организм. Но у каждого свой путь, и если какой-то мужчина счастлив с юной женой — дай бог.

-- Вы себе нравитесь? Вы бы стали с собой дружить?

-- Думаю, стала бы. Я не предатель, не лицемерка, не лгунья. Иногда я излишне доверчива и открыта, и отец говорит мне: «Ты все дверки-то не открывай, оставь что-нибудь запертым». Но это, наверно, лучше, чем постоянно держать круговую оборону.

Я верная и преданная. Я вообще очень хорошая, и глаза у меня зеленые! Дружить со мной, правда, непросто, потому что мой абсолютный приоритет — работа, театр.

-- Может ли так случиться, что завтра вы встретите кого-нибудь и скажете: я влюблена, ухожу из театра, уезжаю в Венесуэлу и собираюсь провести остаток жизни на яхте с этим красавцем?

-- В совсем ранней юности у меня была влюбленность в очень красивого греческого юношу. И вот он меня куда-то пригласил, почему-то для него это был очень важный вечер. А у меня спектакль.

Я тогда бегала в массовке, вся моя роль заключалась в том, чтобы в темноте на заднем плане пройти из кулисы в кулису. Я была влюблена, мне очень хотелось пойти на свидание, поэтому набралась смелости и попросила замену. И услышала в ответ изумленное: «Ты предашь театр? Ради этого?!»

Несмотря на кажущуюся анекдотичность ситуации, в этом был некий глубокий момент выбора. С тех пор я всю жизнь выбираю театр. А впрочем, женщины, как кошки, в своих поступках непредсказуемы…