Щурко: Я сидел — я белорус

Спортивный журналист Сергей Щурко подытожил время, проведенное в неволе.

– Ночи в жодинской тюрьме, спешно переделанной в изолятор временного задержания, похожи друг на друга, – написал Щурко. – Фонарь под потолком с непривычки слепит глаза, но те быстро привыкают и до мельчайших подробностей изучают исчерченную чем-то острым поверхность металлической основы нар верхнего яруса.

До меня тут лежал не один политический — и она буквально испещрена сердечками и скрещенными палками в виде буквы V.

«Виктори» — это местный пароль. И когда надзиратель ведет нас с прогулки, то соседний дворик, забитый девчонками, взрывается возгласами и смехом, — каждый из десятка арестантов проходит мимо их решетчатой двери с двумя растопыренными в сторону пальцами. На заложенных за спину руках, разумеется.

После отбоя в нашей камере все еще разговаривают, играем в слова по правилам, которые задал дальнобой Андрей — в ответ на мое невинное предложение поиграть в города, закончившееся грандиозным сражением «Прессбола» против оставшегося мира. Но это в четырнадцатой я король, знающий больше всех городов на «А», да и в семнадцатой камере мог бы быть лидером, но в двадцать четвертой точно нет.

Там такие волки — Юра-вертолет, Жека Железный, Саша-120... Тюрьма предлагает множество знакомств с интересными людьми.

Вон тот, кроме английского, знает еще и китайский, а этот работает в айтишной фирме, у которой отделения в крупнейших странах мира. Третий — художник, четвертый — ипэшник, есть автомеханики, строители и студенты. Есть даже бывший начальник президентского пула, журналист Дмитрий Семченко — где-то в соседней «хате». К концу срока мы все становимся немного приблатненными и перенимаем местные понятия под зловещую поговорку этого года: «Не сидел — не белорус».

Здесь много интересных пассажиров и мастеров на все руки, а говорим мы об одном и том же. Переходя из камеры в камеру, меняешь только собеседников — словно партнеров в эстафетной команде: так, чем мы там закончили? Кто откуда идет в следующий раз?

Нас ловили группами, семьями и поодиночке. У моего нового товарища за стеной жена и подруга. Взяли вместе и дали 39 суток на троих: 12, 13 и 14. Странное расхождение по одинаковым, как две капли воды, протоколам, предлагаю отнести на человеческий фактор — судья тоже может быть уставши.

Меня самого осудили за три минуты — за фото на тутбае. Без знакомства с делом, при отсутствии наличия свидетелей и без адвоката. В 37-м таким темпам удивились бы, но ничего не поделать: прогресс идет вперед, и нынче полным-полно вундеркиндов, уверенно запоминающих лицо незнакомого человека из двух с лишним сотен тысяч людей.

Гарри Кимович Каспаров с его феноменальной памятью лишь разведет руками. Что же говорить о нас, заурядных людях с высшим образованием? Мы лишь мечтаем о встрече с нашими свидетелями, спасибо, что хоть фамилии их запоминаем. Я как раз тот журналист, профиль которого — беседы с наиболее яркими и незаурядными людьми. Потому, наверное, хочу этого больше других. До жути интересно, как они смогли воспитать в себе такую невероятную наблюдательность и память.

Другие их коллеги, с которыми удается накоротке пообщаться, на мой доверительный вопрос («Ну а вот если русские придут, ты как?») отвечают практически не задумываясь («А мне без разницы!»). И понимающе кивают на ремарку: "Это потому, что зарплата в российских больше будет?» Мол, гляди-ка, а журналисты тоже шарят.

«Политические» практически всегда складывают о себе хорошее мнение, и по дороге на Окрестина водитель бусика инструктирует: «Ну, вот зачем ты признался, что пошел на митинг? Ну как дети прям, всему вас учить надо. Сказал бы, что шел с работы и нечаянно попал в толпу. А затем, движимый стадным инстинктом не смог из нее выбраться».

Советы бывалых я всегда слушаю внимательно, но тут в ответ шучу — и старлей тоже смеется. А уже на входе в ЦИП предупреждает: «Вот вы все думаете, что над вами тут же начнут издеваться, но все будет не так. Напиши потом об этом».

Я обещаю и заверяю в том, что всегда пишу то, что есть.

Не били. Тяготы и лишения по сравнению с моей службой еще в Советской армии кажутся милой, хоть и несколько однообразной детской «Зарницей».

Я и сегодня считаю, что нет ничего суровее многокилометрового кросса в противогазах под дождем с полной выкладкой, когда на тебе, кроме насквозь мокрой шинели, еще и автомат новобранца, посвятившего свое счастливое советское детство не тренировкам, а перекурам за школой.

Когда выдыхаешь полной грудью, а вдыхать приходится всего чуть, и твой обморок от кислородного голодания лишь дело времени. Или хорошего настроения офицера, бодро бегущего рядом — разумеется, без противогаза.

Но все, что не убивает, делает нас сильнее. И сон, пусть и на привинченной к полу кровати, гораздо приятнее холодного бетона бытовки, на котором надо отважно переносить все тяготы армейской службы.

А тут еще и кормят регулярно и по часам. В конце срока даже удается получать по целой чашке чая на ужин, а не по половине, как в первые дни. И мы смело выписываем нашему временному пристанищу одну полновесную букинговую звезду, особенно когда друзья присылают жидкость для мытья алюминиевых тарелок — под холодной водой и без губки жир поддается не очень.

В армии ты еще только догадываешься, кем будешь, а в пятьдесят уже срабатывает рефлекс. Закрываешь рукой глаза от надоедливого фонаря над железной дверью, и память тут же угодливо начинает диктовать абзацы впечатлений минувшего дня. И вот ведь в чем штука: каждый день, при всем однообразии шестичасового подъема и десятичасового отбоя, они абсолютно разные.

Поэтому и писать свой отчет о пятнадцати сутках решаю именно дома. Поздно вечером. Но, заглянув в прессболовский чат ближе к ночи, меняю решение, а проснувшись утром и прочитав очередную порцию сообщений-поздравлений в мессенджерах, «переобуваюсь» окончательно.

Писать буду о спортсменах. В конце концов, большую часть жизни я посвятил «Прессболу». И тот стал единственным печатным изданием, которое допустили в посылке. Ведь какая политика может быть в спорте, особенно если охрана не идентифицирует портреты заключенных на бумаге и в жизни?

Эх, сюда бы моих свидетелей с марша, они бы это дело вмиг раскатали бы. Однако первая полоса заботливо спрятана внутрь, где-то ближе к пятой, а все остальные — в дурацких таблицах и счетах. И моему долговязому контролеру с той стороны двери явно все равно, кто сейчас на первом месте в чемпионате: БАТЭ или «Городея».

Его хватка работает в другом направлении. «Кто такая Александра? — грозно вопрошает он в откинутое в камеру окошко. — Передай ей, как выйдешь, что пусть не думает, мол, у нас тут дураки работают. Мы все записки находим — до одной — куда бы ни спрятали!» В его голосе звучит профессиональная гордость. Но почему-то совершенно не хочется спрашивать, что написала моя самая любимая девушка на свете. Ничего, доча, расскажешь, когда выйду.

Конечно, у другого охранника я бы спросил, но не у этого в балаклаве. Вообще все они тут делятся на три группы. Этот, с запоздавшей передачей, относится к самой малочисленной. Вторая и третья по численному составу примерно одинаковы.

И хотя милиционеры обязаны носить коронавирусные маски, это делают далеко не все. И не только из-за того, что наряды на охрану камер (из-за рекордного наплыва гостей) приезжают из близлежащих городов.

Просто многие не считают нужным прятать свои лица. Оно и понятно. Ведут они себя как и полагается рядовому и сержантскому составу — вежливо и внимательно к нуждам заключенных, да и разговаривают с последними по-человечески. Вот у них бы содержание записки дочи я бы спросил. И у масочников, впрочем, тоже. Глаза ведь тоже о многом говорят…

Кстати, о глазах. Когда «балаклава» искала фамилию Александры, я вспомнил всех своих троих любимых Саш.

И картину Тианы Баньковской, которую Саша Герасименя купила на аукционе в пользу разбившегося штангиста Димы Ходаса. И подарила ее потом Саше Романовской. Так что дома у Сашки-фристайлистки теперь три пары глаз: ее, Сани и Даши. Только я никак не могу вспомнить, у кого какие. Идиот, конечно, Герасименю знаю больше двадцати лет, и мы давно уже понимаем друг друга с полувзгляда, но вот, поди ж... Что уж тут о Романовской говорить.

С Сашей из фристайла хорошо только ругаться. И когда я стану министром спорта, то лично буду гнать ее до пролета лестницы, обескураживая гостей в приемной трехэтажным матом и заклинанием секретарши не пускать больше никаких романовских ко мне никогда.

А та — длинноногая и очень красивая — будет лишь улыбаться про себя.

Как делала ее предшественница еще во времена легендарного зампреда Германа Бокуна — лучшего руководителя белорусского спорта за всю историю. Герман Матвеевич тоже любил кричать так, что сотрясались стены. Но почему-то исключительно на тех, кого любил.

И я даже не представляю, как можно было бы мне позвонить откуда-то сверху и попросить наказать мою Романовскую за то, что она имеет и высказывает свое мнение. Хотя нет, в то время такой ерунды уже не будет. Но вайбер с «телегой» точно останутся, и туда улетит мое стандартное: «Ну, красава, че!»

Я вообще примитивен до ужаса, хоть и сентиментален тоже до черта. Кажется, мой голос даже дрогнул, когда обнаружил свою любимую Герасименю среди лидеров протеста. И обнял ее нежно за плечи — «Сашка, ну блин…»

Кажется, даже на той самой фотке, из-за которой меня в Жодино и запаковали. Но это того стоит, когда вдруг открываешь, в, казалось бы, уже наизусть знакомом человеке еще какую-то грань — настолько светлую и блестящую, что глаз не отвести.

А в другом месте ты встречаешь еще одну такую же, только чутка моложе, и почти на старте, надеюсь, не менее блестящей карьеры.

«Малая, мне кажется, ты растешь настоящим лидером. — А это вот с чего ты взял?» С того, Эльвира, что вижу внутри тебя такой же внутренний стержень, как у Саши. И глубоко наивен тот, кто замечает в тебе лишь смазливую внешность.

Еще одна ошибка спортивных начальников состоит в том, что главных противников они видят в больших и раскачанных мужиках. Но я-то точно знаю, что дело обстоит с точностью до наоборот. И легкая атлетика с ее чемпионками и призерами Европы — лучшее тому подтверждение. А знаменитое фото на ступеньках РЦОПа на Калиновского и вовсе заставило меня улыбнуться. Все из-за приписки Герман: «Меня тут нет, но я здесь есть».

У Эльвиры имеется удивительная способность присутствовать в нужное время в нужном месте. Ее деньги найдут адресата, даже если барьеристки не будет в Минске. Найдет способ передать, как на вечере в честь Димы.

Тогда еще никто не делил нас по политическим взглядам, но вторая сторона почему-то не явилась в «Бриош» практически в полном составе — как по велению волшебной палочки. Мгновенно «уснувшие» телефоны меня не удивили, но подсадили на коня Олю Хижинкову: «Серега, ну как они могли? На них же рассчитывали!»

Ах, Оля, святая душа, зачем тебе знать такие тонкие вещи? Я, например, давно не верю в поголовное мужество отчаянных парней, но все равно каждый раз набираю — от их зарплат не убудет, а кому-нить поломанному мальчишке или девчонке станет теплее. Ничего, не развалюсь.

С "той стороны" на вечер приедет только Серега Рутенко. Хотя он, конечно, исключение из общих правил. Впрочем, и с ним мы могли однажды всерьез поругаться — несколько лет тому. Отмечали в «Овертайме» Сашкин день рождения, а он с друзьями по сборной встречал Новый год.

Зацепились на тему Крыма и Донбасса, часа на два, по истечении которых Серега чистосердечно признался: «Блин, я теперь даже и не знаю, как мы общаться будем». Но потом мы все же решили, что останемся друзьями. Просто каждый со своим взглядом.

Кстати, именно за него Серегу и уважаю: его собственный взгляд часто идет вразрез с общей точкой зрения.

Потому и лишился он поста вице-председателя федерации гандбола. С легкой душой и не поступившись принципами. А еще мне нравится, что тезка всегда вписывается за помощь другим. И за меня, как недавно стало известно, — тоже.

Первое утро домашней ночевки приносит мне еще одну порцию сообщений. Из них журналистский ум сразу выделяет два — для будущей статьи.

 Слова поддержки Виталия Жуковского и его просьба скинуть расчетный счет Ходаса, которому он забыл перевести деньги. А, может, тогда их у него просто не было — в «Ислочи», как оказывается, тоже бывают задержки зарплаты. И это его непременное желание поучаствовать в хорошем деле напоминает мне в Виталии Анатолия Капского. Черт пойми почему.

Просто такое чувство. Мне нравится, когда профессионал имеет еще и душу. Виталик, помнишь, что ты говорил после интервью Сереги Кисляка, ходившего на твои матчи, как на концерты Жванецкого? Мол, узнай я это раньше, получил бы мотивацию. Так что получай теперь таковую и от меня — и делай, что должно.

Мне опять же кажется, что часто тебе хочется сказать больше, чем получается. Однажды на пресс-конференции у тебя вдруг сорвет резьбу, и тогда, знаю, число болельщиков-гармонистов на матчах любимой команды Ивана Урганта вырастет во много раз. Ты, конечно, получишь гемор, но где вы видели народного героя, у которого не хватало бы могущественных врагов?

А еще мне написала Надька, ее фамилию и называть не стоит. Потому что даже после завершения карьеры она все равно одна такая.

«Наверное, не надо было выпускать то интервью, раз уж так все грустно получилось…» Скардино уверена, что повязали меня именно из-за того интервью. Я, признаться, тоже. Но ни секунды не жалею. И даже не потому, что интервью это, нещадно правленное и переделанное в итоге в монолог, стало чемпионом сайта, получив какое-то сумасшедшее количество просмотров.

Неа, просто признавшись в том, что теперь она считает себя белоруской, Надя показала нам всем величайший пример патриотизма. Я бы вызвал Надьку в следующий раз к себе в министерский кабинет — вместе с кучей корреспондентов – как пример для других. Бесстрашию тоже надо учить.

Хотя, конечно, все равно найдутся стратеги из диванных войск, мол, хорошо тебе оттуда… Никого не слушай, Надежда, сиди в горах. Тем более, ты как в воду глядела, еще до публикации нашего интервью-монолога пригласив меня погостить — в свободную комнату с видом на Альпы. Так что, если все-таки решат выслать, попрошусь в Швейцарию. Тем более, в моем тельцовском гороскопе написано, что это аккурат моя страна.

А вот еще... Забыл, что тем утром я получил сообщения еще и от Пашки Ращинского — того самого мальчишки-художника с ДЦП, который пишет картины большим пальцем ноги. И им же отстукивает текст на клаве своего компа.

Больше всего Пашу интересует, не били ли меня. Он сильно переживает, потому что я один из лучших его друзей, который познакомил Пашку едва ли не со всеми самыми красивыми девчонками города, и теперь в друзьях у него сплошной цветник.

Больше всего в жизни я хочу встретить человека с волшебной палочкой, касание которой сможет поднять на ноги даже самого больного человека.

Я отдам за эту палочку что угодно, даже собственную жизнь. Правда, лишь с гарантией того, что собственными глазами увижу, как Пашка встанет из своей коляски и сможет потом жениться на девушке своей мечты, а Макс из Любани научится водить не только свою коляску с электроприводом, но и автомашину мамы Лены, чтоб потом, раскрутившись, купить свою. А он точно сумеет, Макс — голова, и окрепшее тело будет ему только в помощь.

Когда-то мы говорили об этом с одной молодой спортсменкой, очень перспективной и талантливой, которая тогда еще не была Героем Беларуси. И единодушно решили, что если нам когда-нибудь представится такой шанс сделать кого-то счастливым, то обязательно сделаем это, не пожалев самого ценного, что у нас есть.

Но с Даши я этот уговор снимаю, у нее теперь есть Ксюша — удивительная и прекрасная. И обязательно будет кто-то еще.

А я, пожалуй, смогу. Или хотя бы потом, став министром, пробью через наш министерский кабинет продажу автозаков на лом, чтобы купить лекарства для детей, больных спинальномышечной атрофией. Они пока не помогают выздоравливать, но угнетающие процессы точно тормозят. Да, еще поторгуюсь с западниками по цене. Знающие меня люди будут уверены, что я вытащу из них все жилы, потому что ненавижу, когда наши государственные деньги летят на ветер….

Последние абзацы я пишу для тех двух приятных товарищей, которые навестили вашего покорного слугу в жодинском ИВС незадолго до его с ним прощания. Читателям не стоит знать все нюансы нашей беседы, но, как мне кажется, в конце ее обе стороны пришли к пониманию позиций друг друга — и расставались не без некоторого сожаления.

Признаюсь, ребята, ждал вас на следующей неделе — чтобы не только ответить на вопросы, но и обрисовать план принципиальных изменений в стране, в которой мне бы хотелось дальше жить.

Нам не уйти от переговоров. Только, пожалуйста, присылайте на них тех, кто не боится ходить без балаклав и масок.

С ними мы договоримся гораздо быстрее...

Главред «Трибуны»: Власть держится только с помощью страха, причем запугивают изощренно